Книга Нашествие монголов - Василий Ян

Великий канцлер пришел с докладом. Император ответил, что сегодня он не расположен заниматься делами государства. Решение важных вопросов откладывалось на следующее утро, после чего император намеревался, по его словам, выехать на север, в Неаполь или Геную.

– А может быть, и дальше? – спросил осторожно канцлер, но не получил ответа.

Канцлер покосился на развернутый свиток с черной восковой печатью, прикрепленной на желтом шнурке, но уже не решился спросить, какие новости с далекого севера привели его господина в столь явное беспокойство.

– Ваше величество, приехал еще один гонец! Он привез письмо от наместника Тригестума. Я не решился вскрыть его. Может быть, вы найдете возможным выслушать это послание?

Канцлер всматривался в нервное лицо Фридриха, стоявшего возле каменной балюстрады и продолжавшего машинально строгать драгоценную трость. Император повернулся к неподвижно ожидавшему канцлеру и, прищурив злые серые глаза, процедил сквозь зубы:

– Гонец с Адриатики? Что может он привезти? Опять стоны перепуганного наместника, который просит разрешения «лично прибыть, чтобы доложить о неотложных делах…». Неотложных!.. А все дела сводятся к тому, что наместник дрожит от страха, слыша отдаленный грохот копыт надвигающейся татарской конницы, и хочет покинуть вверенный ему город и весь округ якобы для важного личного доклада… Вернее сказать: хочет бежать!

– Вполне правдоподобно, что это так. Письмо только подтвердит прозорливость вашего величества.

– Читайте!

Канцлер подошел к маленькому столу с тремя выгнутыми ножками и положил кожаную сумку. Серебряным ключиком он отпер замок и достал свиток, перевязанный красным шнурком. Он стал читать вполголоса, стараясь произносить слова возможно четко и выразительно. Когда он кончил длинное послание, император швырнул остаток трости в море и сказал, скривив презрительно губы:

– Что же написал мне наместник в такой тревожный час, когда каждое известие дорого? Что он ничего не знает, что ему говорят, будто татар много, слишком много, что их владыка хан Бату уже прибыл в Спалато и скоро может оказаться в Тригестуме, что собранные отряды добровольцев убегают в леса и горы, что знатнейшие герцоги и бароны со своими телохранителями имеют очень храбрый вид, когда потрясают мечами, но затем они тоже бегут в свои каменные замки, где запираются. А где же армия, которая встанет стеной против татар? Они свободно пройдут и в Рим и в Лион. Так не создаются победы!..

«Надо уезжать в Египет, – подумал Фридрих. – Займусь там снова арабской философией».

Император резко повернулся и быстро направился во внутренние покои дворца.

Глава вторая

Нежданный вестник

Вечером император находился в своей библиотеке у стола, покрытого арабской черной шалью, расшитой серебряными узорами. Перед ним была развернута большая книга в кожаном переплете с медными застежками. «Великий» и «неповторимый», как его называли почтительные приближенные, сидел в большом темно-лиловом бархатном кресле. На высокой спинке был водружен искусно вырезанный из дуба щит с золоченым гербом древнего королевского рода Гогенштауфенов. Два посеребренных льва, разинув пасти, поднятыми лапами поддерживали этот щит.

Разносторонний ум императора германской империи Фридриха II интересовали многие предметы: и военное искусство, и древняя литература Эллады и Рима, и медицина, но более всего он увлекался прошлым Востока, его многовековой мудростью, творениями восточных ученых и поэтов. Он уже с юных лет изучил арабский язык, на котором свободно объяснялся и со своими слугами арабами, потомками завоевателей Сицилии[447], а также с арабскими учеными, приглашенными из Багдада и Каира в основанный им университет в Палермо. Все девять греческих муз и еще десятая – восточная – могли бы считать его своим верным поклонником.

В этот вечер, отложив государственные дела, император погрузился в любимую работу: он был занят составлением трактата «Охота с прирученными соколами и кречетами». Рядом на столе лежало другое, философское, сочинение Фридриха: «Три самозванца: Моисей, Христос и Мухаммед»[448], за которое папа римский еще один раз, третий, наложил на императора проклятие католической церкви.

Бесшумно подошел молодой бронзоволицый араб в темно-синем балахоне, с пестрой чалмой на голове. Скрестив руки на груди, он остановился в двух шагах от стола.

Фридрих поднял голову и сдвинул на затылок бархатную шапочку на пышных белокурых кудрях с едва заметной сединой.

– Что случилось? – спросил он по-арабски.

Слуга, ворочая белками, с таинственным видом наклонился и прошептал:

– Часовой вызвал сотника, сотник вызвал камергера, камергер приказал мне, твоему верному Осману, доложить тебе, государь, что приплыл рыбак, несмотря на бурю, и привез гонца, ободранного, как бедный дервиш, монаха, который имеет тебе передать что-то важное.

– Пусть камергер Иоахим приведет этого гонца сюда ко мне.

Араб, скользя босыми ногами по багдадскому темно-вишневому ковру, бесшумно исчез.

Император подложил под себя левую ногу в сиреневом шелковом чулке, перевязанную у колена голубым бантом, соединил пальцы в алмазных перстнях и беспокойно посматривал на тяжелую темную резную дверь.

«Какое важное известие? – думал он. – Теперь все известия важны… Набег беспокойного арабского султана?.. Дьявольская выходка злобствующих епископов, подстрекающих к вражде со мной французского короля?.. Новые буйства германских герцогов?.. Нет! Не то! Приехал на лодке в бурю? Монах оборванец? Для меня сейчас самым важным является наступление через Тригестум на Венецию татарского войска. Вот где опасность! Вот где надвигающийся ужас! Вот где черная туча, которая может окутать мглою, пеплом, дымом горящих селений беспечную солнечную Италию… Бродяга? Оборванный монах? Неужели оттуда?»

Император поправил щипчиками фитиль масляной лампы.

Дверь приоткрылась. Вошел и остановился камергер Иоахим, в бархатном малиновом камзоле, с тонкой золотой цепью на шее… Поглаживая аккуратно подстриженную лопаточкой седую бороду, он выждал, пока за ним не проскользнул человек в длинной черной монашеской рясе и стал, подняв глаза к потолку, торопливо читать молитву, совершая крестное знамение.

– Подойди сюда! – сказал император. Он наклонился вперед, подпирая рукой подбородок, и пытливо всматривался в подходившего монаха, желая угадать, насколько тот заслуживает доверия.

– Ваше величество! – сказал почтительным, бархатным голосом камергер, соединив ноги в красных башмаках с серебряными пряжками. – Я позволил себе побеспокоить вас, так как гонец клянется именем Всевышнего, что он прибыл из грозного татарского стана и привез важные известия.