Книга Русское - Эдвард Резерфорд

И слова революционера привели его в бешенство не своим смыслом, а потому только, что, как видел Александр, слушатели были впечатлены. «Неужели все они такие же глупцы, как мой отец?» – удивлялся он. И он испытал жгучее желание разоблачить Попова, бросить ему перчатку и унизить его.

– Я слышал, что все ведущие революционеры – евреи, – сказал он тихо, но отчетливо. – Это правда?

Это была осознанная дерзость, своего рода обобщенное оскорбление, которое любили использовать правые, дабы разозлить и евреев, называя их всех чохом революционерами, и революционеров, называя их всех евреями. Наступило ужасное, неловкое молчание.

Но Попов, глядя на покрасневшего юношу, только усмехнулся.

– Ну конечно, и Троцкий, и Роза Люксембург – евреи, – сказал он. – Как и несколько других, по моим впечатлениям. Но пока, мой друг, я должен сказать вам, что евреи составляют меньшинство в нашей партии. Заметьте, – добавил он, подмигнув Петру Суворину, – Ленин, который сам отнюдь не славянин, всегда говорит, что единственные умные русские – это евреи. Так что вам придется сделать из этого свой собственный вывод.

Попов ловко разрешил эту ситуацию, и компания благодарно рассмеялась. Александр почувствовал, как большая рука Владимира Суворина легонько, предупреждающе сжала его плечо, но в данный момент он проигнорировал даже своего героя.

– А как насчет терроризма? Я слышал, что за некоторыми взрывами стоят большевики и что они также совершают грабежи.

На самом деле эти обвинения были совершенно справедливы. Ленин в то время оправдывал оба метода, чтобы максимально подорвать устои режима и раздобыть средства для большевиков, – сей факт смущал таких партийцев, как Петр Суворин, которые пытались скрыть это.

– Я тоже слышал о таких случаях и об экспроприациях, – мягко ответил Попов. – Но я толком ничего о них не знаю.

Теперь рука Владимира опустилась на руку Александра, крепко сжала ее, и юноша услышал, как этот великий человек прошептал:

– Довольно, дружок…

Но юноша еще не закончил.

– А знаете, я вас уже видел раньше, – сказал он, повышая голос. – Когда вы подстрекали рабочих на фабрике человека, в дом которого вы теперь осмелились прийти. Но тогда вы избегали встречи с ним. Вы назвали другую фамилию – Иванов – и убежали, как собака. Так сколько у вас фамилий, господин Попов?

На мгновение, когда Попов обратил на него свои зеленые глаза, юному Александру показалось, что он смотрит на змею. Но затем, очень спокойно, этот большевик ответил:

– Печально, что в течение долгого времени – поскольку любая оппозиция в России находится под надзором полиции – многие люди вынуждены использовать несколько фамилий. У Ленина, насколько мне известно, их более сотни.

Попов хотя и казался спокойным, но побледнел.

– Значит, вы отрицаете, что вы вор и трус? – в страшной тишине продолжал Александр.

На этот раз Попов ничего не ответил, а только еще какие-то мгновения смотрел на юношу с полуулыбкой, пока госпожа Суворина, непринужденно хохотнув, не увела его.

– Ты нажил себе опасного врага, – несколько минут спустя предупредил его отец. На что юноша только угрюмо ответил:

– Предпочту быть его врагом, чем иметь эту гадину в друзьях.

Несмотря на выходящие за рамки приличия выпады Александра, впоследствии все согласились, что вечер удался. Действительно, это было одно из тех особых событий, которые в течение долгого времени и по разным причинам остаются в памяти всех заинтересованных лиц.

Для Николая Боброва это был вечер, когда его сын стал врагом Попова. Для госпожи Сувориной это была встреча, в результате которой спустя полчаса этот необычный рыжий большевик обещал еще раз посетить ее салон, когда будет в Москве.

Что касается одной супружеской пары, для нее этот вечер запомнился тем, что за ним воспоследовало.

Едва выйдя из дома брата, Петр Суворин повернулся к жене и, не скрывая своего любопытства, спросил:

– О чем это говорил с тобой Владимир?

– Ой, ничего особенного.

Он подождал, но она больше ничего не сказала.

– Должно быть, что-то случилось, – предположил он. – Ты выглядела расстроенной.

– Разве? Я не… Нет, ничуть.

Почему даже теперь его дорогая жена при этом безобидном упоминании о разговоре с братом вдруг чуть не расплакалась? Владимир наверняка не мог сказать ничего такого, что могло бы причинить ей боль.

– Я считаю брата человеком добрым, – сказал он, чтобы посмотреть, будет ли какая-нибудь реакция с ее стороны. – Люди говорят, что он мудр, – на всякий случай добавил он.

А потом он получил ответ, который навсегда запомнил, притом что так никогда его смысла и не понял.

– Он все знает. В том-то и беда. Пожалуйста, не говори о нем больше.

Это было, конечно, очень странно и казалось какой-то бессмыслицей.

Для юного Александра Боброва событие, изменившее его жизнь, произошло как раз в тот момент, когда он вслед за отцом выходил из салона. Совершенно случайно он бросил взгляд на мраморную галерею наверху, над лестницей, и застыл на месте, не в силах пошевелиться.

Маленькая Надежда любила смотреть, как расходятся гости. Ей обычно не спалось, когда у родителей было суаре, – и она вставала в ночной рубашке и, стоя у мраморных колонн, замечала все, что происходило внизу. Так случилось и теперь, когда большинство гостей разошлись, а она еще стояла наверху, совершенно открыто, в каскаде своих длинных каштановых волос.

Именно такой ее и запомнил Александр. Молодой человек, почти сформировавшийся юноша, смотрел не отрываясь на девочку восьми лет.

– Должно быть, это дочка Суворина, – пробормотал Александр. Он ведь никогда раньше ее не видел. Какое ангельское лицо! Какие блестящие волосы! И она была дитя Владимира – его героя. И тут же, в этот самый момент, его озарило.

– Когда-нибудь, – прошептал он ей, хотя она и не слышала, – когда-нибудь ты будешь моей.

1906, июль

Николай Бобров с грустью смотрел на длинный деревянный дом, его родную обитель. Он едва мог поверить, что никогда больше не увидит городок Русское.

Все остальные члены семьи уехали месяц назад: его старая мать Анна, его жена и сын Александр. Теперь все они жили в Москве, а он вернулся, чтобы забрать последнее из того, что осталось здесь от долгой семейной жизни.

Была середина утра, и он уже все собрал. У конюшни возле трех телег с наваленными на них вещами стояли крестьяне, ожидая дальнейших распоряжений. Последняя проверка пустого дома – и лишь несколько старых коробок с бумагами на чердаке. Их можно будет поместить на третьей телеге. А затем – в путь.

Николай оставлял все хозяйство в полном порядке, чем и гордился. Он устранил течь в крыше и починил маленькую баню. Кроме того, он устроил так, что Арина с сыном переехали от Бориса и поселились здесь охранять дом. Они позаботятся об этом месте. Суворину не на что будет жаловаться. И действительно, когда Николай в последний раз прошелся по аллее серебристых берез у дома и посмотрел вниз по склону на маленькую речку Русь, он подумал: «Как же тут прекрасно!» – и смахнул слезу.