Книга Два бойца (сборник) - Лев Славин

– Что ты привязался к парню? – вступился Зайончковский. – Парень думал, что ты не вернешься в кузню. Что ж тут такого?…

Прежде чем рассвирепевший кузнец успел ответить, в разговор стремительно вломился Слижюс:

– Это кто такой «не вернется»? Как даже думать так можно! Кто ж отпустит с производства нашего лучшего кузнеца? Мы его поставим на техконтроль, и он там покажет такой класс!

На техконтроль?! Губерт подумал, что он ослышался. В наступившей тишине раздался негромкий голос Нарбутаса:

– Что, и приказ уже подписан?

– Ты за приказ не беспокойся, – сказал Копытов уверенно, – главное, утрясли мы все с дирекцией.

Нарбутас все тем же голосом, таким непривычно кротким, что Губерту сделалось страшно, продолжал:

– Может, дирекция меня еще отхожие места чистить поставит? Дерьмо выносить за вами?

Он вскочил, опрокидывая стул, и заорал яростно:

– На техконтроль! Меня! На место девчонки!

– Ну, ну, успокойся, тебе волноваться – смерть, – сказал Зайончковский.

– Чудак человек, тебе же условия создают, а ты… – бормотал Виткус.

– У тебя же был инфаркт, пойми ты, Антанас, – умоляюще сказал Копытов.

– Ну и был. Ну и что? – пробормотал он.

Он приложил руку к сердцу и заговорил со страстной убедительностью:

– Так все же там зажило, мужчины! А с сосудами этими сердечными дело, в общем, такое же примерно, как с железными балками или трубами: после сварки треснувшее место становится еще крепче, чем было раньше, вы же знаете. – Жалобно поглядывая на друзей, он гулко ударил себя в грудь, словно для того, чтобы показать, как она еще крепка.

– Так-то оно так, – заметил Зайончковский. – Да ведь у тебя сердечные трубы того… проржавели…

– А ну тебя, Стефан! – перебил его сердито Слижюс.

– А я, Костас, простой человек, – сказал Зайончковский, поигрывая четками. – У меня, знаешь, что на уме, то и на языке.

– Давайте споем, мужчины, – предложил Виткус, чтобы прекратить неприятный разговор.

Они затянули: «Мы кузнецы, куем земное счастье». Это была любимая песня Нарбутаса. Но сейчас она не тешила его. Он слышал в ней что-то надоедливо поучающее, как будто это была не песня, а доклад о пользе бодрости. А бодрость не приходила…

Когда они прощались, Нарбутас сказал Слижюсу:

– Спасибо тебе, секретарь, за веселые поминки.

Растерявшийся Слижюс промолчал.

На улице он обрушился на Зайончковского:

– Кто тебя за язык тянул? Что это за разговорчики о сердечных трубах и тому подобная ересь! Нарочно это или ты в самом деле такая дубина?!

Зайончковский пожал плечами.

– А зачем он ерепенится, зачем лезет в молодые? Если он сам не понимает, что он уже старый свистун…

– А ты кто? Подумаешь, комсомолец! Еще вопрос, кто из вас старше.

– Старше я. Но я другое дело, – самодовольно сказал Зайончковский. – Из меня молодость выходит долго, незаметно, по капле. А из него выскочила вся вдруг.

Он помолчал и сказал:

– Антанаса нельзя в техконтроль. Слижюс откликнулся сердито:

– Да уж теперь ясно, что его туда трактором не затянешь.

– И слава богу, а то ведь с Антанасом в техконтроле мы все горим. Представляете?

И так как все смотрели на Стефана с недоумением, он пояснил:

– Крюки-то наши хоть и прочные, но ведь за красотой мы, как Антанас, не гоняемся. Зачем крюку красота?

– Крюк есть крюк, – подтвердил Виткус.

– Я и говорю, – продолжал Зайончковский. – Вот он и загонит все наши крюки во второй сорт. Этак плана никогда не выполнить.

– Да ты не паникуй, – перебил его Копытов. – Не придет он.

– Придет, – уныло сказал Слижюс. – Придет, но только не в техконтроль. Что, ты Антанаса не знаешь? Он за молот схватится. Разве его удержишь?…

Но Нарбутас не пришел.

Губерт наткнулся на него в коридоре заводоуправления. Старый кузнец стоял у стены, уставившись глазами в только что вывешенный приказ. Видимо, он перечитывал его снова и снова.

Юноша приблизился и прочел из-за плеча Нарбутаса: «…освободить от работы в связи с выходом на пенсию. За многолетний честный, плодотворный труд дирекция объявляет тов. А. Нарбутасу благодарность и премирует его трехмесячным…»

Губерт обрадованно улыбнулся и только собирался поздравить своего бывшего мастера, как тот повернулся. Юноша отпрянул к стене. Лицо Нарбутаса было таким страшным, что Губерт не решился заговорить с ним.

Кузнец гневно глянул на Губерта, пробормотал что-то невнятное и зашагал по коридору своей походкой решительного мальчика.

В этот день его видели в приемной директора, в завкоме, в бухгалтерии. Но в старую кузню он так и не пришел.

Тщетно друзья пытались увидеть Нарбутаса. Комната его всегда была заперта на ключ. Иногда ясно было, что он дома, но притворяется отсутствующим.

Он не хотел никого видеть. Он погружался в старость. И делал это с такой же страстностью, с какой делал все в жизни.

Многочисленных знакомых своих он избегал потому, что считал, что они равнодушны к нему, а немногих близких друзей – потому, что не хотел, чтобы его жалели. Ему неприятно было видеть стариков: они напоминали ему его самого. А от молодых он отворачивался потому, что завидовал им.

А вместе с тем его живая, общительная натура страдала от одиночества. Подолгу сидел Нарбутас у окна и смотрел на уличную толпу. Наступала ночь. Он не зажигал света. Он жадно вслушивался в шум большого города.

Почувствовав голод, он забегал в столовку и, не глядя ни на кого, наскоро закусывал. Первое время по привычке он захаживал в парикмахерскую. Но зрелище собственного лица причиняло ему страдания. Он стал бриться дома на ощупь. «Старая шкура», – с отвращением думал он, разглядывая слежавшиеся складки на лице. А вскоре и вовсе перестал бриться.

Единственное место, куда он начал иногда заглядывать, – это поликлиника.

Ему полюбился доктор Бражюнас, высокий, застенчивый, совсем еще молодой, недавно с институтской скамьи. Несмотря на свою молодость, он прославился несколькими удачными исцелениями тяжелобольных. Нарбутаса подкупила горячность, с какой доктор Бражюнас принялся за его лечение. Молодой врач, по-видимому, жалел кузнеца и загорелся страстным желанием вернуть ему утраченную мощь.

– Заново построить вас нельзя, – объяснял он кузнецу, – но реставрировать можно. А вы знаете, что реставрированные дома подчас крепче новых.

Бражюнас применял к Нарбутасу различные методы лечения.

– Я хочу атаковать вашу болезнь отовсюду, – говорил он.