Книга Конец парада. Каждому свое - Форд Мэдокс

— Все равно что бегать наперегонки, держа в зубах ложку с яйцом, — проговорила мисс Уонноп.

— Я бы сказала иначе, — мягко не согласилась миссис Дюшемен. — По-моему, куда более точный символ — Аталанта, которая торопится перегнать своего жениха и подбирает на ходу золотые яблоки. Мне всегда казалось, что именно в этом вся суть красивой легенды...

— Не знаю... — сказала мисс Уонноп. — Когда я читаю то, что пишет об этом Рёскин в «Венке из дикой оливы»... Или нет, в «Королеве воздуха». По-моему, это какая-то греческая чушь, разве нет? Так вот, когда я это читаю, мне вечно кажется, что это мало отличается от бега с яйцом, во время которого девушка не смотрит, куда бежит. Мне кажется, это одно и то же.

— Моя дорогая, в этом доме не стоит осуждать Джона Рёскина! — предупредила ее миссис Дюшемен.

Миссис Уонноп вскрикнула — раздался чей-то звучный голос:

— Сюда! Сюда... Дамы уже здесь!

У мистера Дюшемена было трое викариев. Приходов в округе было тоже три, и они почти не давали дохода, поэтому содержать их мог только очень богатый священник. Викарии, все как один, были рослыми и сильными и больше походили на профессиональных борцов, чем на людей в сане. Поэтому, когда помощники вместе с мистером Дюшеменом, который и сам был исключительно высок и плечист, выходили в сумерках на дорогу, у всех злоумышленников, что встречались им по пути в тумане, сердце уходило в пятки.

У второго викария — мистера Хорсли — был вдобавок невероятно громкий голос. Он выкрикивал четыре-пять слов, хихикал, потом выкрикивал еще четыре-пять слов, и его вновь разбирал смех. Запястья у него были такие широкие, что им было тесно в рукавах сутаны; еще в нем привлекало взгляд огромное адамово яблоко; он был коротко острижен, его вытянутое, худое, бесцветное лицо с глубоко посаженными глазами напоминало оголенный череп. Когда он начинал говорить, его было невозможно заставить замолчать — из-за свого громкого голоса он не слышал никаких возражений.

В то утро на правах жителя дома, встречая гостей — Титженса и Макмастера, которые прибыли как раз в тот момент, когда он сам поднимался по ступенькам, — он решил рассказать им любопытную историю. Однако вступление было не особо удачным...

— ОСАДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ, ДАМЫ! — проорал он, а потом захихикал: — Мы живем в условиях вечной осады... Вы представляете...

Оказалось, что накануне вечером, после ужина, мистер Сэндбах и еще с полдюжины молодых людей из тех, кто был в тот вечер в Маунтби, прочесали всю округу на велосипедах с мотором в поисках... суфражисток! Они останавливали всех женщин, которых встречали в темноте, оскорбляли их, угрожали им тростями и подвергали внимательному досмотру. Вся округа встала на уши.

Он рассказывал об этом долго, погрузившись в воспоминания и не брезгуя повторами, и за это время Титженс и мисс Уонноп не упустили возможности обменяться взглядами. Мисс Уонноп, по правде сказать, боялась этого большого, неуклюжего мужчину со странной внешностью, боялась, что во время их новой встречи он выдаст ее полиции, которая, как ей казалось, везде ищет ее и ее подругу Герти, то есть мисс Уилсон, которая сейчас лежит в постели под присмотром миссис Уонноп. На поле для гольфа ей казалось, что он ведет себя естественно и уместно; теперь же, глядя на его одежду, висящую на нем, на огромные руки, на седое пятно в коротко стриженных волосах, на всю его бесформенную фигуру, она поражалась тому, что он казался в этой обстановке и чужим, и своим. Его вид хорошо сочетался с окороком, мясным пирогом, заливным и даже отчасти с розами — но не с картинами кисти Тёрнера, не с эстетичными занавесками и не с летящими полами платья миссис Дюшемен, не с янтарем и розами в ее волосах. Да даже со стульями от Чиппендейла. И она вдруг почему-то, отвлекшись от рассказов мистера Хорсли и собственных волнений, подумала о том, что его твидовый костюм хорошо смотрится с ее юбкой, и очень порадовалась, что на ней шелковая блузка кремового цвета, а не хлопковая, розовая, в полоску.

Внутри человека всегда есть некое противоречие: чувство борется с разумом, интеллект подавляет страсть, а впечатления опережают здравые размышления. Первые впечатления нередко оказываются обманчивыми, а спокойное осмысление помогает их ослабить.

Накануне Титженс думал о Валентайн. Генерал Кэмпион решил, что она — его mаîtressе-du-titrе[16]. По его словам, Титженс разорился и разрушил свою семью, заведя интрижку с этой девушкой, и бессовестно тратил на нее деньги своей супруги. Это была ложь. Но, с другой стороны, такое вполне могло произойти. Встретив на своем жизненном пути достойную женщину, вполне здравомыслящие мужчины нередко поступают подобным образом. Как знать, может, и его постигнет та же участь. Но разориться на эту неприметную девушку в розовой блузке, которая призналась, что прислуживала в богатом доме... Это, как ему казалось, выходило за грани даже безумных клубных сплетен!

Настолько сильным оказалось это самое первое впечатление. По недолгом размышлении он пришел к тому, что очень даже хорошо, что эта девушка — служанка не по рождению, что она — дочь профессора Уоннопа и хорошая прыгунья. Титженс искренне верил в то, что высший класс не боялся «потерять почву под ногами», а низший старался это ни в коем случае не допустить — это-то их и разделяло.

...Сильное впечатление не ослабевало. Все же мисс Уонноп была служанкой. Причем по природе своей. Она из хорошей семьи, ведь первые известные Уоннопы появились в Бёрдлипе в Глостершире аж в 1417 году, — очевидно, существенно обогатившись после битвы при Азенкуре. Но даже в достойнейших из семей время от времени рождаются девочки, которые по природе своей являются служанками. Это одна из причуд наследственности... И хотя Титженс признал мисс Уонноп героиней, которая принесла себя в жертву ради творчества матери и образования брата, —до всего этого он догадался, — у него все равно не получалось разглядеть в ней кого-то, кроме служанки. Героини чудесны, они достойны восхищения, порой в них можно разглядеть святость; но если невзгоды оставляют свой след на их лицах и телах... То им лучше ждать той награды, что непременно ждет их на Небесах. В этом же мире они едва ли смогут выйти замуж за мужчин из приличного общества. И на них уж точно никто не захочет транжирить супружеские деньги. Такова правда.

Но сегодня Валентайн словно преобразилась: шелковая блузка вместо розовой хлопковой, блестящие кудрявые волосы, которые раньше были скрыты под белой шляпой, прекрасная юная шея, красивая обувь под аккуратными лодыжками, здоровый румянец вместо вчерашней испуганной бледности — в этом кругу людей хороших и уважаемых она казалась им ровней; маленькая, но хорошо сложенная, здоровая внешне; с огромными голубыми глазами, которые без всякого смущения глядят прямо ему в глаза...

«Боже правый... — подумал он. — А ведь правда! Что за славная любовница вышла бы из нее!»

Он мысленно клял Кэмпиона, Сэндбаха и клубные сплетни за эти мысли. За жестокое, печальное и глупое давление общества, которое, как кажется, производит некий отбор: если люди начинают обсуждать мужчину и женщину и считать их парочкой, значит, их союз и впрямь может быть гармоничным. А ведь подобного рода предположения оказывают на людей свое влияние!