Книга Моя навсегда - Татьяна Веденская

Именно тогда, как ни в чем не бывало, как бы между делом Митька вдруг предложил поехать к моей маме на Новый год вместе.

Я растерялась, я никак не ожидала этого, и я не знала, что сказать.

Какая мама?! Я не видела твоего отца уже почти месяц, у нас годовщина странных, подпольных, не совсем нормальных отношений, мы уже забронировали номер в отеле в Звенигороде. Там будут старушки в компаниях по шестеро, они будут смотреть на нас с осуждением. Там будет бильярд и хамам, в котором мы будем заниматься любовью, окруженные и отгороженные от мира клубами пара. Там будет номер для новобрачных с огромной кроватью, от одного вида которой меня бросит в жар. Я купила новое белье. Он купил шампанское с шоколадом и сапоги на шпильке в двенадцать сантиметров – я знаю, потому что он звонил и спрашивал меня про размер ноги. Я надену эти сапоги и дам накрасить себе губы самой жуткой красной помадой – только сегодня, в Новый год, в день нашей годовщины. Проститутка в постели, но я никогда не готовила в его кухне, никогда не принимала его друзей в его гостиной. Значит, просто проститутка.

Такая игра. Мы будем праздновать этот год, в течение которого Дмитрий владел мною.

Мне нечего было сказать Мите, поэтому я молчала и ловила воздух ртом.

– Разве ты не занят? – нахмурилась я, оттягивая время. – Как же Зоя? Разве тебя не ждут светловолосые русалки, разве не плавают они в аквариуме, вглядываясь вдаль сквозь толщу воды, в ожидании тебя?

– Я устал от русалок, – признался Митя. – Они скользкие и холодные, и с ними я снова надерусь в хлам. А я не хочу проваляться все каникулы в анабиозе. Мне нужно показать план диплома уже к десятому января. Ты же даже не представляешь, какая у нас горячка по поводу аспирантуры. Я лучше побуду с тобой. Твоя мама печет такой замечательный вишневый пирог. Я до сих пор помню его – с майских праздников.

– Я поняла, нам не нужно жениться, – попыталась пошутить я. – Мы и так ведем себя как уставшие друг от друга супруги.

– Супруги, которым уже не хочется секса, – усмехнулся он. – Но что поделать, если надо исполнять супружеский долг. Ну так что, едем?

– Мама в этом году уехала к родственникам в Тверь, – пробормотала я, пытаясь прийти в себя. – Если бы ты предупредил меня заранее….

– Серьезно? – уставился на меня Митя. – И какие в таком случае у тебя были планы на Новый год? Проспать его дома в гордом одиночестве? Сонька, это ты должна была меня предупредить! Я бы что-то придумал.

Что я должна была ему сказать? Что я решила просто остаться дома в одиночестве? Уехать к Женьке? Что за мной должны заехать, у нас институтская вечеринка? Что это вообще не твое дело? Что я собираюсь трахаться с твоим отцом, которого не видела несколько недель из-за чертовой конференции в Сан-Франциско! Я плачу по ночам не потому, что несчастна, а просто чтобы сбросить стресс. Мое тело требует его рук. Такие у меня планы, мать твою – и если ты имеешь что-то «против», иди к лешему. Кто ты такой, чтобы меня судить?

– У меня есть планы, дома меня не будет, – пробормотала я мертвым голосом.

Моя природная склонность ко лжи не сработала, ничего хорошего мне не пришло в голову.

Митя сначала даже не понял, так и сидел, листая свои бумаги. Потом резко оттолкнул свое кресло на колесиках от стола, развернулся, подъехал и принялся рассматривать мое лицо так, словно искал там отпечатки пальцев.

– Вот оно в чем дело!

– В чем? – разозлилась я, но он только подскочил и упер руки в бока.

– Признавайся! Господи, это же все объясняет!

– Что объясняет, что? – окончательно разозлилась я.

– У тебя кто-то есть, моя неприступная София? Ну, признавайся, у тебя кто-то появился! Господи, да ты покраснела. Давно? Это серьезно? Ты что, больше не девственница?

– Чего? – вытаращилась на него я. – Ты совсем сбрендил? Ты как вообще такое можешь говорить?

– Ого! Да ты сейчас взорвешься! – расхохотался он. – Ты же моя, Сонька! Твои мальчишки – это же несерьезно, это и за секс считаться не может. И кто он? Я его знаю? Почему ты его от меня прячешь? Блин, это же перемены. Я не хочу перемен. Вот черт, моя Золушка выросла. Значит, тыква превратится в карету?

– Я тебе сейчас по тыкве настучу! – пригрозила я. – И ничего я тебе не скажу.

– Значит, это серьезно.

– Нет, Митечка, это несерьезно. Мы просто дружим. И вообще не твое дело, девственница я или нет.

Год назад, в темной «Вольво» посреди московской пустоты, в ноль часов, ноль минут его отец овладел мною в первый раз – прямо там, на сиденье, откинутом до предела назад, ритмично и яростно, под меняющийся свет светофора. Москва была совершенно пуста, мы оказались в ту ночь одни в этом городе – как выжившие после какого-нибудь Апокалипсиса. Дмитрий разглядывал мое тело, играл со мной, не давая прикрыться, наплевав на то, что мне холодно. Затем мы уснули. Утром Дмитрий пошарил рукой и нашел упавшую между сиденьями рубашку, натянул ее на плечи, а потом поцеловал меня – не в губы, а ниже, прямо в обнаженную грудь, в сосок, нежно обведя его языком несколько раз.

– С Новым годом, – пробормотал он и спросил, кто у меня был до него.

Он спросил это между делом – обычный вопрос влюбленного мужчины, но я вдруг поняла, что он думал: он хотел, чтобы я была девственницей.

Я разозлилась и сказала, что ни за что не расскажу ему всего о себе. Потом молча оделась, как солдат в казарме – за сорок пять секунд. Я желала вылететь из машины как можно скорее, пробкой от шампанского.

Он не мешал мне одеваться, но потом протянул руку и сжал мое запястье.

– Ну, прости, прости меня, девочка ты моя.

– Я не девочка, определенно! – выкрикнула я. – С Новым годом!

– Я дурак, слышишь! Я не должен был ничего говорить. Не имел никакого права. Да остановись ты!

– Да пошел ты к черту! – крикнула я, но он не дал мне выйти из машины.

Он целовал мое лицо, не давал увернуться, просил прощения. Сказал, что просто думал, что в восемнадцать лет… но это неважно, и вообще мы живем в двадцать первом веке… и просто это такая глупая мечта каждого мужчины – быть единственным. Но теперь это не имеет никакого значения.

– Почему? – спросила я тогда сухо, потому что была жутко, жутко обижена.

Он приложил пальцы ко рту, он всегда так делал, когда думал о чем-то важном.

– Потому что теперь ты – моя Софи.

Это было правдой. Я стала его Софи. Это стало моей идентификацией, моей личностью, моей ценностью – быть Его Софи. Время от времени он все же пытался вытащить из меня правду о моих мужчинах, но каждый раз я злилась и несла несусветную чушь, заставляя его ревновать еще больше.

Почему я не смогла с такой же легкостью соврать и его сыну? Я смотрела на Митю и чувствовала, как правда отражается на моем лице, проступает, как родимое пятно, душит, как приступ аллергии.