Книга Сигналы - Мэттью Булл

Вся жизнь Перова-60 до сих пор крутилась вокруг завода, хотя новые веяния, что ни говори, добрались и до самого закрытого предприятия в области: часть цехов закрылась, а некоторые помещения в заводском НИИ сдали в аренду турфирмам и банкам. Постепенно отключались цеха — первый, шестой, — но остальные работали бесперебойно, и все благодаря директору, Максиму Леонидовичу Семенову, который давно бы стал национальным героем, если б не пресловутая секретность. Семенов спас завод в девяностые, удержал на плаву в нулевые и собирался поднять в десятые, хотя сам вступил, как он любил выражаться, в ревущие восьмидесятые; а впрочем, точного возраста его не знал никто. Он так и не пересел на иномарку с черной «Волги», которую личный шофер, попавший к нему еще мальчишкой, а теперь разменявший пятый десяток, содержал в идеальном состоянии. Он по-прежнему был на заводе верховной инстанцией, его побаивалась даже Москва — и это при том, что угождать Москве он никогда не пытался. Семенов не приносил клятв, не обещал вывести на московские улицы людей со своего завода, избегал ездить к начальству, а с инспекциями разговаривал так, словно они отрывают его и прочих от жизненно важного дела. Он, да Полуторов в Томске, да Бердымухамедов в Белгороде — вот все, что осталось от славного секретного директорского корпуса; без них, конечно, все тотчас рухнуло бы.

Да и много ли осталось в России заводов, производящих номерные изделия? Давно был расформирован Серпухов-20, переориентирован на кока-колу Рязань-40, отдан неблагодарным соседям Харьков-60, где вместе с итальянцами клепали теперь тупорылую машину «Кабан» — в выражении ее квадратной морды было что-то торжественно-скорбное, неуловимо напоминавшее лицо рачительного сельского хозяина, когда на его глазах тонет в навозе непутевый сосед. Семенов держал завод железной рукой, неутомимо совершенствуя технологию, выращивая образцовых инженеров, лучших в России сверловщиков, прокольщиков, развальщиков, буторщиков и рубильщиков; и хотя НИИ сдавал теперь почти все свои этажи — седьмой и девятый оставались неприкосновенными, и входа на их территорию не было даже заводским. Семенов лично проводил еженедельные совещания, и мохнатые его брови так же грозно топорщились, а мохнатые уши не пропускали ни единого постороннего шепотка. Время его не брало, и после восьмидесяти он оставался так же загадочен и всесилен, как изделие номер шестнадцать.

У завода по-прежнему были профилакторий, санаторий и музей. И по этому музею экскурсовод водил Тихонова, с которым Семушкин предварительно поговорил в своем маленьком кабинете, увешанном разноцветными вымпелами.

— Ну что мне с вами делать? — говорил он добродушно. — Обычно неплательщиков если шлют — но это, сами понимаете, большая редкость, — мы проводим тут беседу. И они обычно понимают. Без воздействия там, без хамства. Но просто это наши же люди, и мы должны защищать, если что.

— А я догадывался, — сказал Тихонов. — Как-то очень они, понимаете, по сценарию работают. А жизнь не похожа на сценарий.

— Ну вот еще. Очень похожа. Просто вы в племенах не жили. А я застал еще рабочих, которые в походах с манси общались. Мы прямо по их рассказам. Правда, манси под крышей не спят, только в чуме могут. Крыша их, говорили, угнетает.

— А зачем вам все это? Ну, племя?

— Так а как же, — с уютным лукавством пояснил Семушкин. — База эта у нас в тайге давно была, мы ее подзапустили, потом директор решил реанимировать. Подлатали, домики достроили, вот они и работают, артисты-то.

— А мамонт?

— Какой?

— Которым кормили.

— Ну, это обижаете, — сказал Семушкин. — Почему мамонт? Телятина.

— На вкус не телятина.

— Ну так в глине запекают! Там профессионалы. Знаете, сколько уже народу там в племени побывало? У нас за месяц записываются! В Перове офис на Линейной.

— Никогда не слыхал, — тоскливо признался Тихонов. Он почти все время тратил на работу, да и денег на подобный отдых у него никогда не водилось. Семушкин показал ему прейскурант. Всем вместе им было не расплатиться, даже если выскрести дома всю наличность.

— Ну ничего, — Семушкин ухмылялся так, словно все уже придумал. — Вы нам тут отработаете.

— У станка? — кисло сострил Тихонов.

— Почему же, по специальности. У директора юбилей, мы хотим книгу ему поднести. Сами понимаете, официально издать не можем — не пропустят. У нас степень секретности знаете какая?

— Первая? — догадался Тихонов.

— Де-ся-та-я, — гордо отчеканил Семушкин. — Первая небось у вашего этого ИРОСа, который вы тут ищете.

— А вы слыхали про них что-нибудь? Говорят, они собирались ваш завод возрождать…

— Наш завод возрождать не надо, он никогда не вымирал. В Москве пусть возрождают, автозавод имени Ленинского комсомола… Там что сейчас, не знаете?

— Не знаю, — признался Тихонов, — я не москвич…

— Москвичей больше не делают, — загадочно сказал Семушкин. — А я бы возродил, чего ж? Мы производственники, мы это дело знаем. Автомобиль «москвич» — раз, автомобиль «гастарбайтер» — два. Можно «чучмек», «таджик». И гонки. Представляете, сколько народу можно собрать?

Тихонов не понял, шутит он или всерьез вынашивает идею автомобиля «гастарбайтер», он же «чучмек». Хорошая была бы машина, шахид-такси, как называлось это в Москве, вся разваливающаяся, но безотказная, подклеенная, подвязанная, с радио, всегда передающим только восточную музыку — можно с русскими словами, можно с рычанием и взвизгами чужого языка, в котором все ползучие плети и внезапные прыжки арабской письменности выражались такими же продолжительными «айяааа» и неожиданными «ыр».

— А нас не надо возрождать, — продолжал Семушкин. — Мы сами кого хочешь… И даже я вам больше скажу, — прибавил он вовсе уж доверительно, — это очень хорошо, что они сюда не летали. Нечего им тут делать у нас.

— Они же не к вам, — сказал Тихонов. — Может, они тоже путевку купили…

— Ну мы бы знали, наверное. Нет. Они, наверное, не возрождать нас, а просто тут в какую-то баньку с девками, вот что я думаю. Нам, товарищ дорогой, чем меньше Москва про нас думает, тем лучше. А к вам действительно имеется дело. Если вы правда журналист, то напишите про нашего директора. Все покажем, все расскажем.

«А потом убьем, — мелькнуло у Тихонова. — Секретно же все. Приехал, написал, потом тут в двенадцатом цеху скинули в ковш, и никто ничего не видел».

— Ну что это за глупости, — тут же прочел его мысли Семушкин. — Никакого тут нет для вас риска, мы же вас все равно в секретные цеха не поведем. А в остальном у нас город открыт с девяносто седьмого, даже два раза паломники приезжали на святой источник. У нас тут монастырь был до двадцать третьего, вам в музее все расскажут, но теперь, говорят, вода уже не та. Хотя наши пьют, и нравится.

«Вышли из Петрушевской, — подумал Тихонов, — и пришли в Сорокина. Но в обоих случаях и он, и ты, идиот, да-да, тебе говорю, нечего оглядываться, больше тут никого нет, ты, идиот, наклеивающий на все ярлыки, — были совершенно неправы».