Книга Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор - Осмунд Эгге

Дипломатические круги видели в решительных мерах, предпринятых властями сразу после этого убийства («террористическое постановление» и казни «белогвардейцев»), проявление шока, вызванного этим преступлением, а также страха, что оно может породить новые убийства. Вот, что отмечал в своем отчете поверенный в делах США в Москве Джон К. Уайли: «Несмотря на твердость и крепкие нервы большевистских лидеров, неизбежно создается впечатление, что они испытывают сильнейший шок»[230].

Французский посол в Москве Шарль Альфан полагал, что хотя деятельность органов НКВД в последние месяцы и имела тенденцию к «успокоению и нормализации», однако решительные меры, предпринятые после убийства Кирова, демонстрируют намерение советского правительства вернуться к «сильнодействующим средствам». При этом посол упоминал недавние громкие убийства в Вене и Марселе, которые спровоцировали серию похожих террористических актов, «которые советские власти хотели бы подавить в зародыше»[231]. Французский поверенный в делах Жан Пэяр указывал на «страх и желание использовать террор для предотвращения эпидемии террористических актов, которую могут спровоцировать такие примеры. Без сомнения, советское руководство одержимо сейчас страхом покушений». Пэяр говорил также об исторических корнях террористических актов в российской истории: «Терроризм был и остается застарелой славянской болезнью, проявлений которой всегда так боялись и боятся русские правители»[232].

В дипломатических отчетах также упоминались и обсуждались спекуляции на тему мотивов этого убийства. Уайли, например, цитирует слухи, в которых об убийстве говорится как о частном акте мести. Одна из подобных версий основывалась на информации, что Николаев ранее работал в ленинградской Рабоче-крестьянской инспекции. Киров якобы его уволил, и Николаев просто отомстил ему. Далее Уайли также упоминает слухи, в которых это преступление считается совершенным в состоянии аффекта. Этот конкретный слух, «который, кстати, пользуется доверием во французском посольстве в Москве», основывался на толках о том, что это было преступление по страсти; Николаев при этом изображался как обманутый муж, семейное счастье которого было разбито Кировым. Уайли, однако, в это не слишком верил; как он писал, о преступлениях, совершенных по страсти, в Советском Союзе он не слышал. И даже если считать утверждения о «кристально чистой» жизни Кирова частью ритуальных восхвалений погибшего, то «нет никаких фактов или даже достоверных слухов, которые свидетельствовали бы об обратном»[233].

Американский дипломат Лой В. Хендерсон, который находился в Москве с января 1934 до июля 1938 г. также упоминал слухи, согласно которым мотивом убийства послужила ревность. Он сообщал о словах дипломатического представителя Литвы в Москве Балтрушайтиса, сказанного американскому послу Уильяму Буллиту, что Киров был влюблен в жену Николаева, которому было об этом известно. Но муж был согласен на любовную связь Кирова со своей женой Мильдой Драуле в надежде на помощь Кирова в продвижении по служебной лестнице. Когда же этого не случилось, Николаев почувствовал себя обманутым[234].

Фраза Уайли о том, что версия ревности с доверием воспринимается во французском посольстве, подтверждается до некоторой степени теми отчетами, которые писал французский посол в Москве своему министру иностранных дел. Так, в своей телеграмме от 8 декабря он пишет, что, вероятно, убийство Кирова не является политическим преступлением, и некоторые люди считают «его мотивом любовные отношения»[235]. В своем отчете, отправленном 18 декабря, посол отмечает, что версия, по которой убийство можно считать индивидуальным и исключительно личным актом, вполне заслуживает доверия, и сам он полагает, что это было «преступление по страсти»[236]. Следующий отчет, подписанный Пэяром, содержит более осторожные формулировки. В нем утверждается, что данное убийство, несмотря на официальное отрицание такой причины, все же могло быть мотивировано чувством личной мести. При этом Пэяр не уточняет характера мести[237].

Германское посольство в Москве также посылало отчеты, в которых говорилось, что преступление было совершено из чувства личной мести. В отчете Посольства от 3 декабря, адресованном в Берлин министру иностранных дел, утверждается, что один сотрудник советского Комиссариата иностранных дел говорил, что на основании показаний убийцы Кирова можно сделать вывод о личных мотивах преступления. Однако о их характере в отчете ничего не говорилось. Этот отчет был подписан послом фон Шуленбургом, который также отмечал решение властей ужесточить законодательство о терроризме и интерпретировал это как усиление в обществе власти НКВД[238].

В отчете германского генерального консула в Ленинграде, высланном через день, личные мотивы убийства описывались более подробно. В этом отчете указывалось, что с большой долей вероятности можно считать совершенное убийство актом мести члена партии, уволенного с работы. Консул также предполагает политический характер мотивов преступления. Обстоятельство, что убийство Кирова было совершено во время подготовки к выборам советов и сразу после принятия решения об отмене карточной системы распределения продовольствия, консул считает простым совпадением. Он также отвергает предположения некоторых людей о принадлежности Николаева к «большевикам-экстремистам», противникам существующей политической линии. Мотив ревности в отчете не упоминается[239].

Двумя неделями позже, после появления в советской прессе обвинений против ленинградских зиновьевцев, консул снова вернулся к предположению о политических мотивах убийства Кирова; при этом он также упомянул о слухах, что это могло быть преступлением по страсти. Он пишет, что мало верили обвинениям, выдвинутым против зиновьевцев, но существует «широко распространенное и хорошо обоснованное ощущение, что данное убийство было задумано Николаевым с целью личной мести за увольнение, а также за свою оскорбленную честь супруга»[240].