Книга Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернувшись из школы домой, Маргот, как и все ее подружки, даже те (а таких большинство), у которых светлые косы, первым делом сбрасывает свою черную юбку, белую блузку, темный шейный платок, завязывающийся, как галстук, носки. Она еще способна прийти в экстаз, увидев Гитлера, но никогда добровольно не пойдет работать на железной дороге или на сборе картофеля. Ее старший брат Курт, который получил образование в Военной академии и уже имеет счастье служить на фронте, относится к ней с немалой долей иронии. Несмотря на «присягу Гитлеру», которую он приносил, как и все солдаты, он полагает, что служит прежде всего вермахту и Германии. Конечно, после «поразительных побед» над Данией, Норвегией, Голландией, Бельгией, Францией (которая была покорена за шесть недель) число сторонников Гитлера значительно возросло. 6 июля 1940 года молодые и не очень молодые люди вышли на улицы с бумажными флажками в руках, чтобы выразить свою радость, свой энтузиазм в момент триумфального возвращения фюрера с Западного фронта. Кортеж автомобилей приветствуют овациями десятки тысяч берлинцев, выстроившихся вдоль всего пути следования Гитлера — от вокзала до Reichskanzlei, рейхсканцелярии. Какие-то группы поют Nun danket dem Gott, «Теперь восхвалите Господа…». Все это можно слышать по прямой радиотрансляции. В 11 утра Италия вступила в войну; Франция подписала соглашение о перемирии. Для немцев это событие решающей важности — так говорят люди на улицах, но они ошибаются в его оценке. С точки зрения берлинцев, присутствие немецких воинских соединений в Париже означает, что Третий рейх стал хозяином Европы. Курт возвращается домой (и девушки осыпают его цветами) с 218-й пехотной дивизией. Маргот тоже надевает свою школьную форму, вместе с подругами ликующими криками приветствует солдат, успехами которых так гордится. Ее отец и мать разделяют всеобщую радость: они видят в победе на Западе предвестие скорого окончания войны. Никто не сомневается, что теперь будет подписан мир: ведь ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не проявляют ни малейшего желания вмешаться в ход событий.
«Эта свинья всегда в выигрыше», — говорит адмирал Канарис. 80 % немецких генералов без труда сообразили бы, что под «свиньей», естественно, подразумевается Гитлер, чья неизменная удачливость производит на них завораживающее, парализующее воздействие. Вопреки их предсказаниям небо над Берлином — если не считать учебной тревоги 1 сентября 1939 года — остается мирным. Тогда, 1 сентября, газета «Берлинер моргенпост», принадлежащая концерну «Дойчер ферлаг», успокаивала обеспокоенных берлинцев: «Учения по противовоздушной обороне продемонстрировали образцовую дисциплинированность населения столицы рейха». На фотографиях можно было видеть, как толпа спокойно спускается в заранее подготовленные бункеры, как санитары несут на носилках «убитых» и «раненых» во время учения, воспроизводящего условия массированной воздушной атаки. Население, увидев всё это, уже готово вместе с «дядей Германом» смеяться над самой мыслью о возможности воздушных налетов на Берлин, — смеяться тем более добродушно, что пока факты преследования врагов нацистского режима еще не очень бросаются в глаза. Речь идет лишь о том, чтобы предостеречь Рузвельта, этого «ставленника евреев», как объясняет Геббельс своим близким. Конечно, в Польше все обстоит иначе, несмотря на протесты военных (впрочем, не очень активные). Гитлер предупреждает недовольных, можно сказать, угрожает им 23 ноября 1939 года: «ОКВ (Верховное командование вермахта) проникнуто духом пораженчества, упорствует в своеволии…» Фюрер даже призвал к порядку фон Браухича, который в ответ подал прошение об отставке и получил отказ. Тогда же Гальдер записал в своем дневнике: «Наступил день кризиса, но я решил подчиниться этому удачливому безумцу». Существует угроза «ликвидации» фюрера. Браухич, выражая мнение всего генерального штаба, заявил, что «Гитлер должен быть сброшен», но он, Браухич, видит реальные «трудности» на пути реализации этого замысла. Генералы колеблются, сознавая важность самого сильного аргумента «свиньи»: «Бунт перед лицом врага равносилен предательству». Канарис тоже признает, что необходимо ждать.
Канарис будет ждать, тем самым обесценивая усилия своих агентов в Великобритании. Гитлер, которого во время его визита в Париж собственные генералы постараются изолировать от французов («Они меня стыдятся», — скажет он близким), им этого не забудет. Они — генералы — еще могут задержать на несколько недель внедрение гестапо во Францию, могут пока ходить в ресторан «Максим» и навещать своих кузенов, французских аристократов, в их особняках, но это продлится недолго. Посол Германии Абец[132] уже прибыл в Париж. Если во Франции — до 1941 года — еще относительно спокойно, то в Польше уже разворачивается террор. «То, что там будет происходить, придется вам не по вкусу», — заявил Гитлер немецким генералам 22 августа 1939 года. 10 сентября Гальдер писал в своем официальном рапорте: «Эсэсовцы заставляют польских евреев работать на ремонте моста и потом их убивают». Военный трибунал судит убийц из СС и добивается того, чтобы они получили год тюремного заключения. Но их освобождают по случаю «всеобщей амнистии», распространяющейся на воров и преступников-нацистов. Кейтель угрожает армии: «Фюрер принял решение. Если вы будете упорствовать, мы направим в каждое воинское подразделение комиссаров СС». Гейдрих приезжает в штаб ОКВ и излагает там позицию нацистского правительства: «Мы намереваемся «почистить» евреев, интеллигенцию, духовенство и польскую аристократию. Польша должна стать жизненным пространством». Генерал Вагнер[133] пытается взять на себя роль Понтия Пилата: «Армия настаивает на том, чтобы эта «чистка» была отложена до того момента, когда военные уйдут, уступив место гражданской администрации». Этот короткий диалог говорит о многом, несмотря на существование секретной записки «о несвоевременности подобных зверств», которую главнокомандующий направил Браухичу. «Уничтожить католическое духовенство, — уточняется в упомянутой записке, — в данный момент невозможно». 21 сентября Гейдрих посылает «инструкции» военным: «Они [евреи] должны содержаться в городских гетто. Потребуется некоторое время, прежде чем «окончательное решение» сможет быть полностью осуществлено. Операция должна проводиться строго секретно». Через два или три года, когда наступит этот срок, ни у одного генерала из тех, что служили в Польше, не возникнет и тени сомнения в том, что под «окончательным решением» имеется в виду геноцид! А пока Франк,[134] «интеллектуальный гангстер», как его назвал Ширер, образованный человек и фанатичный нацист, с холодной жестокостью принимает меры для «сокращения численности польской интеллигенции», организует «принудительные работы», доводит до конца Ausserordentliche Befriedigungsaktion, «Чрезвычайную акцию по умиротворению». Он хочет воспользоваться моментом, когда внимание мировой общественности занято победами Гитлера на Западе. И смеется над протектором Богемии, фон Нейратом, сделавшим достоянием гласности казнь семерых мятежников: «Если бы я распорядился вывешивать афиши на стенах всякий раз, когда расстреливают семь поляков, то для производства бумаги не хватило бы всех лесов Польши». В отношении «нескольких тысяч» польских интеллектуалов поначалу проводится «мягкая» (ужасное слово!) политика. Однако приказы фюрера касательно Польши совершенно недвусмысленны: «Полякам предназначено быть рабами рейха. Тем более что в настоящий момент русские для нас недосягаемы. Но ни один человек, способный управлять этой страной, не должен остаться в живых. Что касается трех с половиной миллионов евреев, то с ними мы пока подождем». «Трудно, — прокомментировал это указание послушный Гитлеру Франк, — уничтожить всех вшей за один раз». СС и «ИГ Фарбениндустри», крупнейший немецкий химический концерн, открывают, каждый со своей стороны, затерянный в болотах лагерь Аушвиц. СС и промышленники мечтают объединиться, чтобы совместно осуществлять выгодные операции, используя даровой труд двух с половиной миллионов человек, не считая еще полмиллиона тех, кому «предстоит умереть от голода». Берлин и весь мир пока ничего не знают об этих идеях, созревающих в головах немногих «избранных». Немцы вовсе не испытывают атавистической ненависти к своим соседям полякам. Преследования берлинских евреев пока не получили большого размаха. Ношение желтой звезды станет строго обязательным для немецких евреев только 19 сентября 1941 года; первый транспорт в концентрационный лагерь Лицманштадт отправится 16 ноября того же года. «Хотя многие берлинцы были шокированы подобными «перемещениями» [евреев]», мало кто открыто выражал свое недовольство, «большинство предпочитало поскорее забыть об этой вынужденной военной мере» (Шмидт). «Строгая секретность» в отношении всего, что касалось уже планировавшегося уничтожения определенной части населения, пока тщательно соблюдалась, о предстоящем геноциде говорили в закодированных терминах, непонятных для большинства людей. «Тогда еще можно было поддерживать лозунг дня: «Wir danken unserem Fьhrer» («Мы благодарим нашего фюрера») — и при этом оставаться добрым христианином», — скажет в 1983 году один старый берлинец.
