Книга Лежу на полу, вся в крови - Йенни Йегерфельд

Мимо проехала зеленая машина с приоткрытыми окнами, сквозь которые грохотало техно.

Он снова поцеловал меня так, что я покрылась гусиной кожей. Мои соски затвердели, чего он не мог не заметить, потому что его руки были везде, где только можно.

— Я просто хочу спать с тобой в обнимку, — повторил он, и я даже задумалась над его предложением — правда, — но тут его рука скользнула в мои бриджи — для одного этого уже надо было постараться, поскольку штаны были нечеловечески узкими, — и потом дальше в трусы.

И это было чересчур.

Это было возмутительно.

Это как пять ходов в шахматах подряд, не давая противнику возможности сделать свой ход. Это был перебор.

Я застыла и ослабила свою судорожную хватку, отпустив его шею.

Это что, у них в провинции так принято, что ли?

Так, что ли?

Я вспомнила своего стокгольмского парикмахера, англичанина Роба, и его предостережение прошлой осенью. Тем летом я была в Норрчёпинге, и вдруг впала в такую панику по поводу прически, что зашла в первую попавшуюся парикмахерскую на одной из тихих улиц где-то в самом центре. Я, конечно, должна была сразу почувствовать неладное — все внутри покрывал толстый слой пыли, а стены были увешаны пожелтевшими плакатами восьмидесятых, рекламирующими какой-то гель для волос, о котором я никогда не слышала.

Вышла я оттуда с ежиком. С настоящим дебильным ежиком!

Не то чтобы эта прическа вообще когда-нибудь кому-нибудь шла, но на мне — на мне она выглядела действительно чудовищно. Как только я вернулась в Стокгольм, я отправилась к Робу, умоляя его что-то с этим сделать, и я никогда не забуду, что он мне на это ответил: «This is what happens when you go out of town», — наставительно подняв указательный палец.

Вот о чем я думала, пока рука Джастина шарила у меня в трусах.

This is what happens when you go out of town.

У него были холодные пальцы, и я знала — он не может не чувствовать, какая я горячая и влажная, но надеялась, что ему хватит ума понять, что это исключительно благодаря всему предшествующему. Джастин приглушенно простонал мне в ухо — теперь и оно стало горячим и влажным. Все это было уже чересчур, так что мне пришлось немедленно убрать его руку из своих трусов и высвободиться.

Я быстро отступила на несколько метров и отряхнулась, как собака. Он смотрел на меня удивленно — будто видел впервые.

Но, конечно, надо признать, что если бы не его холодные руки, и не этот вот приглушенный стон, и не тот факт, что мама, между прочим, может быть, лежит где-то мертвая, — если бы не все это, то не исключено, что я переспала бы с ним той ночью.

Но я все-таки не стала.

* * *

Домой мы поехали на такси. Вот так вот, да. «Поехали на такси». Можно теперь с гордостью это рассказывать друзьям, чтобы поразить их воображение; правда, сколько я ни старалась, так и не смогла вспомнить никого, чье воображение мне хотелось бы поразить. Энцо раскусил бы меня в мгновение ока и сразу же заметил бы за моим напускным равнодушием плохо скрытый восторг.

Мы сидели на заднем сиденье, на приличном расстоянии друг от друга, прижавшись каждый к своему заиндевевшему окну, наблюдая за тем, как нечто воздушно-белое падает с деревьев — или, может, с неба. Я отказывалась верить, что это снег.

— Слушай, — сказал Джастин, продолжая при этом мечтательно смотреть в окно. — А почему ты просто письмо ей не напишешь? На этот новый адрес?

Он повернулся ко мне, слегка приоткрыв рот, и в ту же секунду машина остановилась перед его домом.

Да, почему бы мне не написать ей письмо? Об этом я как-то вообще не подумала.

Я молча вышла из машины. Прежде чем захлопнуть дверцу, я услышала, как Джастин, шмыгая носом, платит сто шестьдесят две кроны, которых у меня, ясное дело, не было.

Вокруг чирикали птицы — уж не знаю почему, но мне слышалось в их крике что-то отчаянное. Это нормально вообще, что птицы так щебечут по ночам? Или это лишнее подтверждение того, что мир сошел с ума и вот-вот наступит конец света?

Джастин вылез из машины, такси тронулось с места, и мы оба остались стоять на дороге, провожая его глазами. Вскоре такси исчезло из виду, и мы растерялись, не зная, куда нам теперь смотреть. Джастин уставился в небо, проведя рукой по волосам, а я неловко подалась к нему, глядя под ноги.

Вот такое дурацкое вышло прощальное объятие — так, беглое прикосновение внезапно отяжелевшими руками.

* * *

Той ночью я долго сидела у компьютера, чувствуя, как в венах пульсирует вино. Каждый палец лежал на своей клавише, в точности как меня научил (заставил, вымуштровал) папа-журналист. Ну, кроме большого пальца в перепачканной повязке, который я судорожно удерживала на весу.

Я ждала вдохновения, но оно все никак не приходило. Насильно впихнула в себя один за другим несколько солоноватых рисовых крекеров, отдававших пылью. Вернув пальцы в исходную позицию на клавиатуре, я попыталась сконцентрироваться. Экран мерцал белым светом. На кухне тикали часы, и время от времени с крана срывалась крупная капля воды, разбиваясь о нержавейку раковины. Какое-то время звуки звучали в такт, потом часы вырвались вперед, и ритм был утерян, но немного погодя восстановился. В этой гонке было нечто гипнотизирующее. И хотя я понимала, что звуки никак не могут нарастать, мне все равно казалось, что они становятся громче. Я тупо вперилась в экран невидящим взглядом.

Мне хотелось, чтобы письмо получилось искренним, но я сомневалась, что у меня получится. Черт, до чего же это нелегко. Тяжесть в руках, тяжесть в голове. В конце концов, я так вымоталась, что просто плюнула, позволив пальцам самим стучать по клавишам. Письмо получилось сначала чуть длиннее страницы, и следующие полчаса я потратила на то, чтобы стереть все неважное и неправильное, оставив только самую суть.

Привет, Яна.

Я бы хотела знать, где ты. И почему ты не можешь встретиться со мной на этих выходных. Почему ты не можешь быть сейчас здесь — со мной.

Где ты? Что ты делаешь?

Позвони мне, пожалуйста.

Майя.

Я несколько раз перечитала письмо, каждое слово по отдельности. Навела курсор на клавишу «Отправить», готовая нажать на нее в любой момент, однако все равно чего-то выжидала.

Часы продолжали тикать.

Из крана по-прежнему капала вода.

Я все-таки не нажала. Не отправила. Не смогла.

Вместо этого я сохранила письмо в черновиках и проверила сначала папину почту, а потом его «Фейсбук». Прочла очередное послание от жаждущей любви Дениз и тут же об этом пожалела — не потому что раскаялась в своем поступке, а потому что оно было такое мерзкое. Дениз отправила это письмо вчера, до начала вечеринки, и оно было безгранично идиотским и пестрящим дебильными восклицательными знаками.