Книга Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева

Глава X
«Порадуемся, что мы живем в веке, в котором можно безнаказанно смеяться над полетом сороки, карканьем ворона или кудахтаньем курицы»

Ворон, ворона, грач, сыч, сова, филин, пугач, иногда также сорока и кукушка, — почитаются зловещими птицами, и притом не только у нас, но почти повсюду. Если ворон и филин кричат, сидя на кровле, то в доме быть покойнику. Ночные птицы получили прозвание зловещих, конечно, за дикий, неприятный крик, который среди глухой ночи иногда чрезвычайно неприятен; так, например, пугач, большой лесной филин, завывает точно как человек, зовущий отчаянно на помощь, а иногда как ребенок; иногда хохочет, стонет или ржет. Нет сомнения, что пугачу надобно принять на свой счет большую часть того, что рассказывают о лешем. Суеверы носят при себе когти филина, чтобы отвратить от себя зло. Ворон, ворона, сорока, грач, вероятно, попали в этот разряд, как полухищные, жадные к падали и до нестерпимости крикливые, вещуньи. Иногда загадывают, сколько лет кому жить, и считают, сколько раз кукушка кукукнет. Отчего вообще птица, залетевшая нечаянно в покои, особенно воробей, предзнаменует бедствие, смерть в доме и проч., этого объяснить не умеем; но птичка, залетевшая в чистом поле прямо в руки, а равно и гнездо, свитое где-нибудь в доме, бывает, как думают, к добру. Не велят бранить пойманного сома, хотя это для рыбаков не находка, стращая тем, что водяной черт за такую брань отомстит. Ласточку, голубя, пигалицу и синичку, по мнению народа, бить грешно, за это бывает падеж на скот. Есть еще поверье, что если собаки ночью воют или когда они роют норы, то будет в доме покойник. Много раз уверяли тут и там люди, что собаки, лошади или другая домашняя скотина предчувствовали, предугадывали смерть хозяина и что животные показывали это воем, мычаньем, ржаньем, ночным топотом, необычайною пугливостью, страхом и проч. Там, где подобное предчувствие относится до внезапной, насильственной смерти, оно во всяком случае необъяснимо, а потому уже слишком невероятно; но нельзя оспаривать возможности того, чтобы какое-либо животное не могло чувствовать, не знаю каким чутьем или чувством, невидимой для нас перемены, происшедшей с таким человеком, который по состоянию своего здоровья не может прожить более известного и весьма короткого срока, который обречен уже тленью, носит в себе ничем не утолимый зародыш смерти, и поэтому самому, может быть, в испарине своей, или Бог весть как и где, представляет для некоторого рода животных нечто особенное и неприятное. Я не утверждаю всего этого; я только не отвергаю такую возможность. Опытные врачи, фельдшера, сиделки и хожалки видят иногда по первому взгляду на больного, что его спасти нельзя; иные утверждают даже, что слышат это чутьем, по испарине; почему же другое существо или животное не может видеть или слышать то же самое, но только еще гораздо ранее, может быть, накануне, или даже несколькими днями прежде нас? Как объяснить себе чутье, которое безошибочно указывает собаке, что на таком-то месте пробежал заяц, причем собака еще знает, до какой степени след этот свеж, и что всего мудренее, в какую сторону заяц пробежал, взад или вперед?

* * *

Марья Павловна была большая охотница до птиц и, между прочим, забавлялась воспитанием воробьев. Одна из таких птичек жила в ее комнате и сделалась удивительно ручною. Это было не совсем приятно княгине, которая разделяла поверье, что воробей в доме предвещает несчастье. Когда наступила весна, Марья Павловна, боясь, чтоб любимец ее не вылетел из окон, приделала к ним сетки. Но воробей в одной из них успел пробить себе отверстие и, к крайнему горю своей хозяйки, вырвался на волю. Прошло несколько недель; его считали уже пропавшим, когда раз он вдруг опять подлетел к окну, но уже не один, а с детками, выведенными им в лесу. Он не забыл своей хозяйки и сел к ней на руку. Радость была неописанная. Птичка и ее семейство были водворены в доме. Готовясь к отъезду, Марья Павловна просила свою тетушку взять с собой и воробья; но та объявила, что если он останется в ее руках, то она велит свернуть ему голову. Нечего было делать: пришлось его выпустить. Прочих птичек своих, канареек, молодая путешественница решилась увезти в Москву и в дороге, подняв окна кареты, выпускала их из клеток.

* * *

Здесь не могу умолчать об одном странном обстоятельстве, которое отдаю на суд людей, чуждых предрассудков. В начале июля, недели за две до родов, жена пошла брать ванну, а я отправился немного прогуляться. Возвращаясь домой, я с улицы взглянул мимоходом на наши окна, которые были открыты: около одного из них летал воробушек; сам не знаю, под гнетом какого-то нелепого суеверного страха я поспешил скорее войти в комнату, чтобы предупредить это зловещее посещение. Вошел, — но уже было поздно: он летал по комнате и бился из угла в угол! Я запер окошко, поймал его и тут же по какому-то малодушному побуждению хотел его задушить, но другой воробей с улицы, может быть, его матка, подлетел к окну и пронзительно пищал. Мне стало жаль бедного птенца, я отворил опять окно и выпустил его. Разумеется, я по приходе жены ни слова не сказал ей об этой дурной примете, потому что она и без того сильно боялась приближения родов. И если уже мужчина не изъят от суеверий, то какая же женщина не верит слепо предзнаменованиям?..

Скоро я однако забыл об этом случае; но когда болезнь моей жены сделалась уже очевидно опасною, я невольно вспомнил и этого проклятого воробья, и ту мертвую голову на воротах Смоленского кладбища, которая так испугала ее накануне свадьбы!

* * *

Дела свои Катерина Петровна вела не просто, а соображаясь с приметами, и всегда выходило точь-в-точь. Приметы у нее основывались одни на явлениях природы, барометром другим служила кошка… Когда кошка лизала хвост — Катерина Петровна ждала дождя, мыла лапкой рыльце — вёдра, стену драла — к метели, клубком свертывалась — к морозу, ложилась вверх брюхом — к теплу…

Если куры дрались под окном или из затопленной печи вылетали искры, она начинала делать приготовления к приезду гостей, смотрим — к обеду кто-нибудь и нагрянул.

* * *

…когда мы возвратились в 47-м году в Москву, то остановились у родителей. Ложась спать, я увидала у себя на постели большого черного таракана и очень удивилась, зная чистоту в родительском доме. Сказала матушке, и она пришла в ужас и только тем успокоила себя и меня, что сказала: «Ну, Параша, тебе будет какая-то прибыль!»

* * *

Предрассудки и суеверия шли рука об руку с недостатком чистоплотности. Во многих семьях, где были барышни-невесты, существовало поверье, что черные тараканы предвещают счастье и быстрое замужество, а потому очень многие помещицы нарочно разводили их: за нижний плинтус внутренней обшивки стены они клали куски сахара и черного хлеба.

* * *

После этого трио случился неожиданный казус, который страшно перепугал всех дам: в залу вдруг влетела, неизвестно откуда, огромная крыса, остановилась посредине и начала ломаться и коверкаться в страшных конвульсиях. Напрасно кавалеры ее гнали, топали ногами, подбрасывали даже шпагами кверху, она все не уходила до тех пор, пока не околела. Тогда один суеверный старичок сказал, что эта крыса явилась недаром, что она предвещает дому нашему большие неприятности. Хотя впоследствии это предсказание точно сбылось, но в тот вечер весело настроенные хозяева и гости скоро забыли про крысу и зловещие слова старичка…