Книга Романовы. Творцы Великой Смуты - Николай Коняев

Есть известия, что царевичем Дмитрием объявил себя Богданко – крещеный еврей из Шклова [26] . «И вот снова в той же упомянутой уже Черниговской стороне явился новый злобесный и кровь лакающий пес… – говорит Хронограф 1617 года. – Простых людей устрашил, а змиеобразных, коварных и злых – тех привлек…»

И пошла, разрастаясь и захватывая все новые и новые территории, новая беда. Одни называют ее крестьянской войной Ивана Болотникова, другие движением самозванца Лжедмитрия II, третьи – польской агрессией.

Историки пытаются вычленить подходящие события, развести их по отдельным темам, но события путаются между собой, переплетаются и во времени, и по месту действия, и составом действующих лиц… Это не было ни крестьянское восстание, ни война самозванца, ни польская агрессия… Это была Смута, и произрастала она не из Варшавы или Кракова, не из Путивля или Чернигова, а из боярской Москвы…

И воистину Божий Промысл видится в том, что рядом со «слабым» царем – Василию Шуйскому не хватало силы разорвать боярскую удавку! – встал, словно бы высеченный из гранита, патриарх Гермоген.

Трудно было найти более подходящего человека, который способен был бы вести корабль Русской Православной Церкви через бури вновь приближающейся Смуты…

В свидетельствах современников можно найти жалобы на жесткость нрава патриарха Гермогена, непривлекательность в обращении, неумеренную строгость…

Учитывая, что жалобы исходят, как правило, из шляхетско-вольнолюбивых кругов московского боярства, понятно, что неумеренной строгостью называется тут обличение святителем пороков, поразивших русское общество, а непривлекательностью в обращении – всегдашнее следование святителя правде…

Опять-таки и жесткость нрава тут – тоже синоним…

Видимо, так называли бояре-клятвопреступники огонь православной Веры, что ослепительно ярко вспыхнул в Гермогене, когда – первым! – осеняя народ, поднял он над головою чудотворный образ Казанской Божией Матери…

В одном только не ошибались современники…

Гермоген не был похож на них.

Он, кажется, и не жил, вступив на святительский путь. Все его житие было только исполнением своего предназначения…

В октябре, когда войска Ивана Болотникова окружили Москву, Гермоген установил с 14 по 19 октября пост и благословил петь просительные молебны, чтобы отвратил Господь гнев от православных христиан и укротил междоусобную брань.

– Не за царевича Дмитрия умираете вы! – увещевал Гермоген мятежников. – Но Божиим наказанием, за предательство веры!

И случилось чудо по молитвам святителя…

По ярославской дороге двигались к Москве двести стрельцов из Смоленска, Двины и Холмогор. Этот небольшой отряд повстанцы приняли за великое войско и, дрогнув, отступили от Москвы.

Призывая русский народ к единению, Гермоген понимал, что нельзя объединиться, пока тяготит народную совесть клятвопреступление. Чтобы разрешить народную совесть от этого греха, он вызвал из Старицы престарелого патриарха Иова…

Успенский собор был переполнен народом, когда 20 февраля сюда вошли оба патриарха. Гермоген, совершив молебное пение, встал на патриаршем месте.

Собравшиеся в храме подали Иову челобитье.

В нем рассказывалось, что клялись православные служить верой и правдою царю Борису Годунову, что обещали не принимать назвавшегося Дмитрием вора, но изменили присяге… А потом клялись Федору – сыну Бориса, и снова преступили крестное целование, не послушали патриарха Иова и присягнули самозванцу…

– Прости нам, первосвятителе, и разреши нам все эти измены и преступления… – читал с амвона архидьякон. – И не только одним жителям Москвы, но и жителям всей Руси, и тем, которые уже скончались!

– А что вы целовали крест царю Борису и потом царевичу Федору и крестное целование преступили, в тех всех и нынешних клятвах я, Гермоген, и я, смиренный Иов, по данной нам благодати вас прощаем и разрешаем, а вы нас Бога ради также простите в нашем заклинании к вам, и если кому какую-нибудь грубость показали, – прозвучали в ответ слова разрешительной грамоты.

Многие плакали тогда в Успенском соборе.

Слезы стояли и в глазах престарелого патриарха Иова. Облаченный в простую ризу инока, он благословлял народ.

– Чада мои духовныя! Впредь молю вас… такова… не творите… крестное целование… не преступайте… – с трудом выговаривая слова, заклинал он.

Через четыре месяца святейший патриарх Иов преставился, но дело, которое совершил он с патриархом Гермогеном, дало добрые всходы.

Нашлись у страны силы, чтобы унять мятеж…

Десятого октября Василий Шуйский овладел Тулой.

Злого бунтовщика Болотникова сослали в Каргаполь и утопили в проруби.

4

После взятия Тулы Гермоген уговаривал Шуйского не медлить с подавлением мятежа в «украйных городках», но бояре не позволили царю Василию последовать мудрому совету. Не нужно было боярам спокойствие в государстве, настояли они, чтобы Шуйский распустил войско на отдых…

И случилось то, что и должно было случиться…

Вбирая рассеявшиеся после разгрома Ивана Болотникова казачьи шайки, усиливаясь польскими отрядами Яна Сапеги и Александра Лисовского, войско самозванца нанесло поражение Василию Шуйскому и встало на подступах к Москве в Тушине.

Не только в князьях и боярах появилась тогда расшатанность, но и в простых людях.

«И разделились, как чернь, так и знать… – свидетельствует летописец. – Один брат в Москве с царем Василием в осаде, а другой – в Тушине с вором. Отец – в Москве, сын – в Тушине. И сходились ежедневно они на битву, сын против отца и брат против брата».

Вскоре в Тушине объявилась Марина Мнишек.

«Я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычайный характер, – отмечает A.C. Пушкин. – У Карамзина он лишь бегло очерчен, но конечно, это была странная красавица; у нее была одна только страсть – честолюбие, но до такой степени сильное, бешенное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, отведав царской власти, опьяненная призраком отдается одному проходимцу за другим, разделяя то отвратительное ложе жида, то палатку казака, всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей хотя бы слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она переносит войну, нищету позор и в то же время сносится с польским королем, как коронованное лицо с равным себе, и жалко кончает свое бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну из сцен, но я еще вернусь к ней, если Бог продлит мою жизнь. Она волнует меня, как страсть. Она – ужас что за полька, как говорила (кузина г-жи Любомирской)».

Ужас что за полька быстро сговорилась с тушинским вором о вознаграждении (300 000 рублей и Северское княжество с четырнадцатью городами – ее папаше) и 5 сентября тайно обвенчалась с царьком, публично признав в шкловском еврее Богданко спасшегося супруга – царевича Дмитрия.

Тогда же в Тушине была образована и своя Боярская дума. В нее вошли князья Д.Т. Трубецкой, Д.М. Черкасский, А.Ю. Сицкий, М.М. Бутурлин, Г.П. Шаховский.