Книга Огни Парижа - Барбара Картленд

– Вы слишком молоды, m'mselle, чтобы оставаться в этом доме, вы слишком благородная особа.

Линетта изумленно посмотрела на нее. Потом, опасаясь, что, если разговор продлится, девушка может начать критиковать Бланш, Линетта переменила тему и заговорила о чемоданах, которые ей понадобятся, о том, как трудно будет не помять тонкие материи и искусственные цветы на ее новых платьях.

Парикмахер Феликс, уложив волосы Бланш в золотистые локоны для вечернего спектакля, явился причесать Линетту.

Только прическа была закончена, как лакей доложил, что маркиз Дарльстон ожидает ее внизу.

Сегодня на Линетте было зеленое платье, которое Маргарита заказала для нее у Ворта.

Платье было таким весенним, украшавшие его водяные лилии очень шли Линетте, но, когда девушка надела его, сердце у нее слегка сжалось; она вспомнила, что зеленый цвет считается несчастливым.

Мадемуазель Антиньи всегда говорила, что ни за что не надела бы зеленое, но мать Линетты смеялась над ней:

«Вы суеверны, мадемуазель. Как добрая католичка, вы должны были бы считать такие идеи еретическими, не имеющими никакого основания», – говорила она.

«Я полагаю, это говорит во мне мое крестьянское происхождение, – улыбалась в ответ мадемуазель. – Но что бы вы там ни говорили, мадам, а я зеленое не надену. И под приставной лестницей не пройду и матрац в пятницу переворачивать не стану!»

Ее мать поддразнивала ее, но mademoiselle оставалась тверда. Линетта знала, что у нее были и другие суеверия, в которых она не признавалась.

Взглянув в зеркало, Линетта подумала, что зеленый цвет не может не быть счастливым.

Вечернее платье было так красиво, так безукоризненно сшито, что она старалась не думать о работавших над ним портнихах, которые не могли заработать за неделю даже на одну лилию из тех, что делали платье таким соблазнительным.

После полудня произошел еще один случай, который врезался ей в память.

Когда маркиз привез ее домой на авеню Фридлянд, они вышли из коляски, чтобы подняться по ступеням к двери, уже открытой напудренным лакеем.

Стоявшая на тротуаре женщина с ребенком на руках протянула руку к Линетте, умоляя дать ей хоть сколько-нибудь на еду.

Маркиз опустил руку в карман, чтобы достать какую-нибудь мелочь, а Линетта остановилась и заговорила с женщиной.

Она была ужасно худа, а ребенок такой бледный и изможденный, что Линетта подумала, что ему недолго осталось жить.

– Разве вы не можете найти себе работу? – спросила Линетта своим кротким мягким голосом.

– Кто меня возьмет с ребенком? – ответила женщина.

– А ваш муж… он тоже безработный?

– Муж! – воскликнула женщина. – Уж не думаете ли вы, что у этого несчастного заморыша есть отец?

Тон ее был почти груб.

– Довольно! – твердо сказал маркиз. – Берите деньги и ступайте!

Он опустил в руку женщины несколько франков, и та, жадно схватив их, ускользнула без единого слова, как будто опасаясь, что маркиз раздумает и отнимет у нее деньги.

Линетта задумчиво посмотрела ей вслед.

– Она такая худая, а ребенок болен, – произнесла она словно про себя.

– Ты ничего не в силах изменить, – возразил маркиз. – По крайней мере, ей теперь хватит на еду на день-другой.

– Ты очень добрый, – вздохнула Линетта. – Но как несправедливо, что она вынуждена страдать, и ей не к кому обратиться за помощью.

Когда Линетта поднималась по лестнице, чтобы повидаться с Бланш, она заметила, что в холле стояло несколько корзин с цветами, которые, вероятно, доставили днем.

В одной из них были пурпурные орхидеи. Линетта знала, что они очень дорогие.

Одеваясь, девушка невольно вспомнила о сказочных драгоценностях Бланш и о женщине с ребенком, просившей милостыню у порога этого роскошного дома.

Ей вспомнился ужин, который дала Бланш, на котором подавали павлина, редкие вина, стол, прогибавшийся под тяжестью золотой и серебряной посуды, и женщины в эффектных туалетах, каждый из которых стоил целое состояние.

«Почему император не примет какие-нибудь меры?» – подумала Линетта и решила попросить у маркиза объяснения.

Но, увидев его, она уже больше не могла думать ни о чем, кроме него.

Маркиз повез ее в ресторан, не такой большой и шикарный, как «Английское кафе», но все же, по его словам, один из лучших в Париже.

Ресторан находился в Пале-Ройяле и существовал, как узнала Линетта, еще с дореволюционных времен.

– Я закажу для тебя их фирменное блюдо, – сказал маркиз.

Они сидели на обитой алым бархатом софе в маленькой квадратной комнате, где стены были чудесно расписаны цветами и фруктами.

– А что оно из себя представляет? – заинтересовалась Линетта.

– Рейнский карп, – ответил Дарльстон, – рыба, которой нет в Англии. Кости в нем вынуты, он нафарширован особой начинкой, секрет приготовления которой известен только здесь.

Рыба действительно была отменной, но Линетта с трудом могла сосредоточиться на еде. Ей хотелось разговаривать с маркизом, слушать его, задавать ему десятки вопросов, на которые только он, по ее мнению, мог дать ответ.

Маркиз был сегодня очень весел; он постоянно смешил ее, и они проговорили так долго, что не успели в театр, как намеревались.

Дарльстон не хотел смотреть Бланш, он собирался пригласить Линетту в один из знаменитых парижских драматических театров, где бы девушка могла увидеть Сару Бернар или кого-то еще из известных французских актеров, которыми так гордятся парижане.

Но вместо этого они продолжали разговаривать, все время находя сказать друг другу что-нибудь более интересное и захватывающее, чем любой спектакль, который они могли увидеть на сцене.

После этого они долго катались по освещенным газом улицам, любовались Парижем во всей его красоте, Сеной, струившей свои воды меж высоких берегов, убеждаясь, как убеждались многократно многие до них, что Париж – это город влюбленных.

– Ты так прелестна, так изумительна! – с нежностью воскликнул маркиз, обнимая одной рукой Линетту, когда они проезжали по затихшим улицам.

– Мне приятно, что я нравлюсь тебе, – просто ответила девушка.

– В английском языке просто нет слов – да и во французском, если на то пошло, – чтобы сказать тебе, насколько ты чаруешь меня, – произнес маркиз. – Никогда я еще не прислушивался к каждому звуку, к каждой интонации женского голоса. Все, что ты говоришь, милая, имеет невыразимую прелесть.

Линетта глубоко вздохнула.

– Когда ты говорить такие вещи, – вымолвила она, – мне бывает настолько хорошо, что от этого даже больно.