Книга Роман с бабочками. Как человек влюбился в насекомое - Шарман Эпт Рассел

Джереми занимается ночными бабочками. О крупных ночницах Юго-Восточной Азии он знает, вероятно, больше, чем кто-либо из ныне живущих людей. Сейчас он работает над энциклопедическим трудом «Ночные бабочки Борнео».

Джереми встает, чтобы выдвинуть ящик. Кабинет у него маленький, больше похожий на дупло, выдолбленное в стене зала, заполненного бесчисленными рядами высоких деревянных шкафов. Похожий на пещеру зал тянется вдоль всего первого этажа. Проходы между шкафами — настоящий лабиринт. Шкафы, многие из которых также были подарены лордом Ротшильдом, гораздо выше человеческого роста. Колоннады уходят вбок, к дальней стене. Хорошо, что нам туда не надо: добытые Джереми экземпляры — тут же под рукой, размещенные на булавках прямо в ящике ближнего шкафа. Вот они: ряды изящных ночных бабочек, коричневых с белым, очень похожих одна на другую. Джереми обращает мое внимание на печатные ярлычки с буквами «тип»: типовой экземпляр, индивидуальная особь, отобранная, чтобы представлять свой вид в целом. Это мертвые послы своих народов. В Музее естественной истории находится более половины типовых экземпляров чешуекрылых, хранящихся во всех коллекциях мира.

Остальные экземпляры серии демонстрируют, чем отличаются от типовой другие вариации того же вида, в том числе географические расы.

Раньше было модно объединять бабочек в крупные серии, но из-за проблем с хранением музейные работники были вынуждены отказаться от этого. И очень жаль. Среди насекомых, которых Джереми описывает в «Ночных бабочках Борнео», имеется много новых видов. Они попадались коллекторам и раньше, но когда Джереми рассматривает экземпляры из более ранних собраний (особенно их гениталии — эти органы очень важны для систематики), он обнаруживает в сериях ночных бабочек не один, но два или несколько различных видов.

Такие крупные собрания используются прежде всего для разрешения вопросов классификации. На Соломоновых островах Джон Теннент взмахивает сачком, чтобы изловить голубянку, а затем сравнить ее с другими голубянками из собрания музея, в том числе с добычей Э.-С. Мика и других коллекторов прошлого. Сравнительный анализ помогает выяснить родословную бабочки, ее родственные связи и взаимоотношения с другими видами.

Коллекция полезна и для тех, кого интересует проблема биоразнообразия. Музей естественной истории — окно, позволяющее заглянуть в прошлое: увидеть бабочек, которые летали по Англии триста лет тому назад — те самые экземпляры, которые Элинор Глэнвилль присылала Джеймсу Петиверу. Или сто лет тому назад, когда маленький Уолтер Ротшильд собирал свою коллекцию в садах фамильного поместья под Лондоном; или пятьдесят лет назад, когда в тех же садах бродила Мириам Ротшильд. При помощи этих ящиков мы видим, кто исчез навсегда, а кто дожил до наших дней.

Джереми хочет разобраться в закономерностях того, как связаны между собой разнообразие бабочек и общая структура экосистемы. Он полагает, что соответствия есть. Джереми собирает сведения о том, какие виды ночных бабочек обитают в местностях, испытавших воздействие человека: на молодых лесных посадках в Малайзии и на более старой плантации с густым подлеском. Затем сравнивает их с видами, живущими в девственном лесу.

— Когда мы выясним, какие виды есть в наличии, — говорит Джереми, — то сможем возвращаться на одно и то же место и сверять новые наблюдения с тем, что мы уже зафиксировали. Сможем увидеть, что конкретно изменилось. Сможем точно оценить, сколько видов погибнет в результате появления той или иной технологии. И возможно, придумаем, как уменьшить этот «побочный ущерб». Но для начала требуется базовая информация.

На планете, где практически все ландшафты преобразуются человеком, планирование правильной «мозаики развития» не менее важно, чем сохранение заповедных участков.

Планируется, что в «Ночных бабочках Борнео» будет восемнадцать томов. Джереми работает над тринадцатым.

Из кабинета Дика Уэйн-Райта, хранителя отдела энтомологии, видны — по крайней мере, мне хочется в это верить — кроны деревьев Кенсингтонского сада, воспетого Джеймсом Барри в «Питере Пэне». В 1961 году восемнадцатилетний Дик пришел в этот кабинет поинтересоваться, нельзя ли устроиться на работу в музей. С тех пор он в музее безвылазно — конечно, за вычетом времени, которое он провел в университете и в аспирантуре, а также в полевых исследованиях.

Джон Теннент посоветовал мне расспросить Дика о том, как он ел насекомых перед телекамерой.

Филипп Девриз описал Дика как «нетипичного и пылкого» систематизатора. Дик, как и Фил, в прошлом джазовый музыкант. Пока мы беседуем, хранитель то и дело подпрыгивает, чтобы выдернуть со стеллажа ту или иную книгу. Подскочив в очередной раз, он протягивает мне трактат 1885 года издания «Что мешает нам есть насекомых?».

Сочинение открывается вопросом: «Что мешает нам есть насекомых? Почему бы не попробовать?» Далее автор рассматривает питательность и кулинарные достоинства пилильщиков и мокриц, а также экономическую целесообразность питания ими. По поводу зеленых гусениц репницы он восклицает: «Полагаю, было бы вполне оправданно подавать к столу капусту, обложив ее листья нежнейшим гарниром — гусеницами, которые ею кормятся!»

Пухлые туловища ночных бабочек очень вкусны, если их поджарить на вертеле.

Вот еще цитата: «Давайте же отбросим глупые предрассудки и насладимся хризалидами, обжаренными в сливочном масле, а затем приправленными яичными желтками и специями. Это блюдо называется „Хризалиды а lа Chinoise“[15]».

Дик Уэйн-Райт настроен не менее решительно, чем автор трактата:

— Есть насекомых — это вызов неписаным социальным установлениям и культурным нормам. С чопорностью нужно бороться. Она как воздушный шарик: проткни ее булавкой — и лопнет!

И Дик признается:

— Мои должностные обязанности предполагают определенную степень напыщенности и чопорности. Мне это не по нутру.

Так что когда Музей естественной истории решил переиздать трактат, Дик лично занялся раскруткой этой темы. Он хрустел саранчой в эфире радиостанций и жарил мучных червей перед камерами Би-би-си. В нескольких лондонских ресторанах стали подавать блюда из насекомых — правда, длилось это недолго. «Но в этом была и моя небольшая заслуга», — гордо заявляет хранитель отдела энтомологии.

Спросите энтомологов, в какой момент они заинтересовались жуками и бабочками, и трое из четверых назовут вам некое число.

«Мне было тринадцать…» — начинает Эдвард О. Уилсон.

«Хотя мой разум тогда не был особенно пытлив, для своих пяти летя была внимательным наблюдателем», — пишет в одной из своих статей Мириам Ротшильд.

«В двенадцать лет…» — вспоминает известный специалист по чешуекрылым Роберт Пайл.

«Ребенком я бродил по полям и лесам…» — подхватывает Джереми Холлоуэй.

«В детстве я собирал жуков…» — откликается Дэвид Картер, коллега Джереми.

Дик тоже из этой компании.