Книга Желание сердца - Барбара Картленд

— Укладывай вещи, Вайолет. Возьми самое необходимое, мы уезжаем.

Но Вайолет не сдвинулась с места.

— Если вы сейчас уедете, мисс, вы никогда больше его не увидите. Он ни за что не простит вам скандала, учиненного в последний момент. Подумайте, что станут говорить — на свадьбу приглашена королева, внизу сложены подарки, все газеты оповещены. Вы выходите замуж не за обыкновенного человека, мисс. Его светлость — герцог!

— Ты думаешь, мне не все равно, кто он? — спросила Корнелия. — Я полюбила мужчину, а не его герб. Уеду в Ирландию. Вернусь к людям, которых я знаю и понимаю, вернусь к лошадям, которые никогда не лгут, не предают и не хитрят!

— Но вы ведь все еще любите его светлость, — тихо сказала Вайолет.

— Да, я до сих пор люблю герцога, — согласилась Корнелия, — но и ненавижу тоже за то, какой он есть, за его поступки, за жестокость и подлость.

— А поможет ли отъезд в Ирландию забыть обо всем? — спросила Вайолет. — Подумайте, мисс, прежде чем сделать какой-либо шаг. Вы можете убежать, но будете ли вы от этого счастливее? Как тяжело выносить боль утраты, лежать ночами без сна и думать о нем, и знать, что нет ни одного шанса увидеться с ним завтра, и жаждать услышать его голос, и дотронуться до его руки! О мисс! Я знаю, о чем говорю. Нет ни одной минуты, когда бы я не думала о том, кого люблю, и не сознавала в отчаянии, что никогда больше его не увижу… никогда!

— Вайолет, я даже не представляла, что ты можешь так чувствовать.

Яростным, несколько патетическим жестом Вайолет смахнула с глаз слезы.

— Что проку о том толковать? — спросила она. — Мне стыдно собственной слабости, но от этого я не стала слабее. Все это я говорю вам, мисс, только для того, чтобы вы подумали, прежде чем поспешите действовать. Его светлость, быть может, и есть таков, как вы говорите, но все же вы любите его. Если бы мы, женщины, любили мужчин только за их достоинства, то не много на свете нашлось бы страдающих сердец. Думайте не о нем, — продолжала она, — а о себе. Когда вы станете его женой, он будет привязан к вам, по крайней мере, именем и положением. Вы войдете хозяйкой в его дом. И куда бы ни завлекло его воображение, он обязательно вернется домой, к вам.

Корнелия беспокойно вышагивала по комнате. На секунду она остановилась у окна, выходящего в парк, затем снова обернулась к Вайолет.

— Как мне вынести все это? — спросила она срывающимся голосом. — Как я могу видеть его и знать, что у него нет ко мне никаких чувств, кроме сознания того, какая я удобная ширма, чтобы спрятать чувство к другой?

— А если вы не увидите его, мисс? — сказала Вайолет. — Если вы уедете, разве вы не станете все время думать о том, что он делает в данную минуту, с кем сейчас, кто занимает его мысли? Если же вы выйдете за него, вам все будет известно. Если нет — вас будет мучить неизвестность.

— Да, это правда. То, что человек воображает, гораздо хуже того, что есть на самом деле, — сказала Корнелия.

— Именно так, мисс, именно так.

— И за что нам такие страдания, Вайолет? Неужели хоть один мужчина стоит того?

Корнелия задала вопрос и, ожидая ответа Вайолет, подумала, как все-таки слабы женщины и как зависимы от мужчин. Только мужчины могут принести им счастье или горе, только мужчины могут наполнить их жизнь солнечным светом или погрузить во тьму отчаяния.

Тем временем внизу герцог обнимал тетю Лили, клялся ей в любви, умолял убежать с ним, а Лили — глупое, безвольное и пустое существо — отказала ему. Только презрения достоин тот человек, подумала с отвращением Корнелия, который ценит любовь так мало, что положение в обществе становится для него важнее чувства!

«Будь я на ее месте, — сказала себе Корнелия, — я бы ушла с ним на край земли».

И тогда она поняла, что Вайолет была права, когда уверяла, что нужно остаться. Она не смогла бы уехать, не смогла бы покинуть его теперь. С тех пор, как она впервые увидела герцога, ее любовь с каждым днем росл а и усиливалась. И хотя она поступила слепо и неразумно, разглядев поощрение там, где его не было и следа, приняв за ответное чувство то, что на самом деле было всего лишь равнодушием, эта любовь стала неотъемлемой частью ее жизни, и без нее она умерла бы. Любовь переросла ее, все поглотила, все преодолела, и отрицать ее было бы равносильно отрицанию, что она живет и дышит.

Она поняла, как легко и глупо ее ввела в заблуждение собственная наивность и еще в большей степени робость. Из-за них она становилась немой, скованной и не могла говорить о своих чувствах, поэтому они приобретали особую остроту. Теперь, глядя на все другими глазами, Корнелия вспомнила десятки примеров, которые должны были бы предупредить ее или хотя бы заставить задуматься, что все не так благополучно, как она себе воображала.

Сейчас она видела, как жалко обманулась, приняв любезность герцога и неизменную вежливость за нечто большее. Не понимая мужчин, она в простом их внимании видела привязанность, а сдержанность посчитала за хорошо скрываемую страсть. Какой же слепой, смешной и глупой она была!

Но бранить себя было столь же бесполезно, как бранить его. Ей бы следовало догадаться, что с самого начала все подстроила тетя Лили. Но ведь Лили нельзя обвинить в том, что герцог — первый молодой человек, которого Корнелия увидела в Лондоне, и, что сердце ее неожиданно подпрыгнуло, когда она сначала разглядела в нем умелого ездока, а потом уже не смогла забыть.

Если ей не удалось забыть герцога после того, как она видела его в течение нескольких мимолетных секунд, как же забыть его теперь, когда они знакомы почти два месяца, когда она всякий раз считает часы после их последней встречи, когда все вокруг меняется просто оттого, что он входит в комнату? Нет, теперь ей никуда от него не скрыться. Вайолет права, отъезд в Ирландию не склеит ее разбитое сердце.

— Все, мы остаемся, — коротко бросила Корнелия и, пока произносила эти слова, поняла, что одну муку поменяла на другую.

Ночь тянулась долго. Корнелия не плакала, хотя слезы принесли бы облегчение; только лежала в темноте, вновь и вновь мысленно слушая те слова, которые донеслись до нее сквозь закрытые двери будуара. Она даже пыталась найти в них какой-то другой смысл, но правду нельзя исказить или высмеять, да и Корнелия больше не была наивной и мечтательной — ей преподали жестокий урок, который раньше не мог бы привидеться и во сне.

Теперь Корнелия начала понимать многое из того, что в прошлом казалось ей странным: дружба герцогини с Гарри, легкость, с которой в Котильоне компания разделялась на пары, что считалось там вполне обычным.

Подсознательно она оставалась все такой же наивной, ведь ей было очень мало лет, когда умерла ее мать, которая так и не успела ничего рассказать дочери о жизни, любви и браке. Смутно она догадывалась о полускрытых, полуявных таинствах природы, но в ней жило убеждение, что приличные скромные девушки терпеливо ждут и не проявляют любопытства до брачной ночи. Теперь же она заподозрила смысл многих полушутливых, лукавых намеков, которые Лили парировала с изобретательностью человека, привыкшего многие годы вести словесные дуэли, а герцог, слыша их, хмурил брови.