Книга Моисей и монотеизм - Зигмунд Фрейд

Подавленное следует отнести к Оно и считать подчиняющимся тем же механизмам; оно отличается от него только в отношении своего происхождения. Дифференциация происходит в самый ранний период жизни, в то время, когда Я развивается из Оно. В это время часть содержимого Оно принимается в Я и поднимается до уровня предсознательного; на другую часть это перемещение не оказывает влияния, и она остается в Оно как собственно бессознательное. Однако, в ходе дальнейшего формирования Я некоторые психические отпечатки и процессы Я исключаются [т. е. изгоняются] из него процессом защиты; они теряют характер предсознательного и снова превращаются в части Оно. Это и есть «подавленное» в Оно. Следовательно, относительно обмена между двумя психическими сферами можно считать, что с одной стороны, бессознательные процессы в Оно поднимаются до уровня предсознательных и включаются в Я, и что, с другой стороны, пред сознательный материал в Я может последовать по обратному пути и вернуться обратно в Оно. То, что предсознательный материал, относящийся к другой сфере – сфере Сверх-я – отделяется от Я, не входит в круг наших настоящих интересов[130].

Все это может выглядеть совсем не просто[131]. Но когда начинаешь привыкать к этому непривычному пространственному взгляду на психический аппарат, то это перестает казаться особенно трудным. Я добавлю еще одно примечание, что психическая топография, которую я здесь изложил, не имеет никакого отношения к анатомии мозга и фактически касается ее лишь в одном моменте[132]. То, что не удовлетворяет нас в этой картине – и я понимаю это не хуже, чем кто-либо другой – обусловлено нашим полнейшим незнанием динамической природы психических процессов. Мы говорим себе, что то, что отличает сознательную мысль от предсознательной, а последнюю от бессознательной, может быть лишь модификацией или, возможно, иным распределением психической энергии. Мы говорим о катексах и гиперкатексах, но кроме этого мы ничего не знаем об этом вопросе, и у нас нет даже никакой исходной точки для построения удовлетворительной рабочей гипотезы. В отношении феномена сознания мы, по крайней мере, можем сказать, что первоначально оно было связано с восприятием. Все ощущения, которые берут свое начало от восприятия болевых, тактильных, слуховых или зрительных раздражителей, становятся сознательными легче всего. Мысленные процессы и все то, что может соответствовать им в Оно, сами по себе являются бессознательными и достигают сознания, соединившись с мнемоническими отпечатками зрительного и слухового восприятия, посредством функций речи[133]. У животных, которые не обладают речью, этот путь должен быть более простым.

Отпечатки ранних травм, с которых мы начали, или переводятся в предсознательное, или быстро возвращаются обратно, подавляясь и возвращаясь в Оно. Их мнемонические следы в этом случае являются бессознательными и действуют из Оно. Мы полагаем, что легко можем проследить их дальнейшие изменения в том случае, если вопрос касается пережитого самим субъектом лично. Но возникает новое осложнение, когда мы начинаем осознавать, что, вероятно, то, что действует в психической жизни индивида, может включать в себя не только пережитое им лично, но также и то, что присутствовало в нем изначально с рождения, элементы филогенетического происхождения – архаичное наследство. Тогда встает вопрос: в чем оно заключается, из чего состоит, и что доказывает его существование?

Немедленным и самым верным ответом является то, что оно заключается в определенных [врожденных] склонностях, которые являются характерными для всех живых организмов: то есть в способности и склонности следовать определенному пути развития и реагировать особым образом на определенные возбуждения, впечатления и раздражители. Так как опыт показывает, что в этом отношении между человеческими индивидами существуют различия, то архаичное наследство должно включать эти различия, они представляют собой то, что мы определяем как конституциональный фактор индивида. Теперь, так как все люди, по крайней мере в свои первые дни, встречаются приблизительно с одним и тем же, то и реагируют на это одинаково; в связи с этим возникло сомнение: не должны ли мы включить эти реакции, вместе с их индивидуальными различиями, в архаичное наследство. Это сомнение не имеет большого значения: наши знания об архаичном наследстве не расширяются фактом этого сходства.

Тем не менее психоаналитические исследования дали некоторые результаты, которые заставляют задуматься. Во-первых, существует универсальность символов языка. Символическое представление одного предмета другим – то же самое относится и к действиям – знакомо всем детям и приходит к ним, так сказать, как само собой разумеющееся. Мы не можем выяснить, как они научились этому и должны согласиться, что во многих случаях научиться этому невозможно. Это – вопрос изначальных знаний, которые взрослые впоследствии забывают. Верно, что взрослый использует эти же символы в своих сновидениях, но он не понимает их, пока психоаналитик не интерпретирует их, и даже тогда он неохотно верит этому толкованию. Если он употребляет один из очень распространенных оборотов речи, в котором отражен такой символизм, то вынужден признать, что совершенно не улавливает его истинного смысла. Более того, символизм игнорирует языковые различия, исследования, вероятно, могут показать что он повсеместен – одинаковый для всех людей. Значит, здесь мы, похоже, имеем вполне оправданный пример архаичного наследства, относящегося к периоду развития языка. Но можно попробовать применить еще одно объяснение. Можно сказать, что мы имеем дело с мысленными связями между представлениями – связями, которые установились в ходе исторического развития речи, и которые теперь необходимо повторить каждый раз, когда индивид проходит через развитие речи. Таким образом, это был бы случай унаследования интеллектуальной склонности, сходный с обычным унаследованием инстинктивных склонностей – и снова это не было бы вкладом в нашу проблему.

Однако практика психоанализа выявила что-то еще, превосходящее по своему значению то, что мы до сих пор рассматривали. Когда мы изучаем реакции на ранние травмы, то довольно часто оказываемся удивлены, обнаружив, что они не строго ограничены тем, что на самом деле пережил субъект, а отклоняются таким образом, что начинают намного более четко соответствовать модели филогенетического события, и в общем, могут быть объяснены лишь таким влиянием. Поведение невротических детей в отношении своих родителей при комплексе Эдипа и кастрационном комплексе изобилует такими реакциями, которые в индивидуальном случае кажутся неоправданными и становятся понятными только филогенетически – своей связью с опытом предшествующих поколений. Было бы неплохо собрать вместе материал, на который я могу ссылаться, и в такой форме представить его публике. Его доказательная ценность кажется мне достаточно высокой, чтобы я отважился на следующий шаг и сделал утверждение, что архаичное наследство человека включает в себя не только склонности, но и конкретное содержание – мнемонические следы опыта предшествующих поколений. Таким образом, как границы, так и значение архаичного наследства будут значительно расширены.