Книга Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

— Ой-вей! — восклицает мадам.

Но пока она смотрит на курицу, пока сдвигает свой зад с места и протягивает руку в нужном направлении, птица действительно успевает развязаться и спрыгнуть с телеги. Тут же поднимается крик несусветный:

— Стой! Стой! Курица!

Все три женщины слезают на землю и открывают сезон охоты. Но упрямая курица ловко ускользает от неловких охотниц. Смотреть на это смешно, как в театре. Женщины ходят кругами, пытаясь окружить беглянку, и при этом приманивают ее всеми возможными средствами. Тут тебе и «цып-цып-цып», и ласковые речи, и чуть ли не молитвы. Но по-хорошему не помогает, и приходит черед ругательств. Пригнувшись и широко расставив руки, а то и подолы платьев, охотницы берут свободолюбивую курицу в кольцо. Вот оно вроде как замкнулось, и женщины постепенно сжимают кольцо. Наконец одна из мадам решает, что настало время штурма, и бросается вперед — поймать, схватить, связать! Но курица тоже не дремлет: она открывает клюв, издает боевой клич и, низко наклонив голову, проделывает искусный маневр меж неуклюжих женских конечностей — наружу, в спасительную сень придорожных кустов, где и пропадает из глаз, на сей раз уже навсегда.

Телега минует мост; лошадиные копыта мягко стучат по дощатому настилу. Отсюда дорога идет в гору, и, значит, повторяется трехэтапный ритуал с плевком, причмокиванием и кнутом.

— Н-но, Павлик!

Павлик машет хвостом, но делает вид, что не расслышал. Туман над рекой давно уже рассеялся, утро трубит в свой рог, и чистое солнце рассыпает в пространстве мира ослепительные лучи. Глаза Соломона закрыты, он дремлет. Телега медленно поднимается по улице и наконец подъезжает к городскому центру. В Гадяче он не выглядит чересчур многолюдным. Прячется в тени деревьев двухэтажная гостиница. Настежь распахнуты двери пустых магазинов. Лишь одна женщина пересекает площадь с корзинкой в руке.

Мир и спокойствие царят в центре города Гадяч, тишина и покой, благословение Господне.

Телега подъезжает к месту, где заканчивается Ромнинская улица, — здесь расположена больница. Вениамин идет звать дежурного врача. Проходит несколько минут, и два санитара с холщовыми носилками снимают Соломона с телеги и вносят его внутрь. Затем Вениамину объявляют результаты первой проверки. Левая нога сильно повреждена, возможно, даже сломана — окончательно это выяснится после рентгена. Вызывает подозрения и состояние одного из ребер. На голове две раны: легкая в районе виска и глубокая на макушке. Два зуба сломаны. Больному придется провести в больнице как минимум несколько дней.

На часах уже одиннадцать. По дороге домой Вениамин забегает в контору к Рахили. Они выходят поговорить в городской сад, и там на скамейке он рассказывает ей о случившемся. Всё. Начиная с этого момента ответственность за Соломона переходит в руки семейства Фейгиных.

Дома Вениамин обнаруживает Эсфирь, мастерицу лапши, и ее дочь Нехаму. Старая Эсфирь, опершись на палку, сидит на скамейке во дворе, зато Нехама склонилась над миской и месит, месит, месит. Уже годы, как вся домашняя работа, включая изготовление лапши, целиком лежит на плечах Нехамы. Но хозяйкой по-прежнему считается Эсфирь. Пока жива, правит.

Мать подает Вениамину завтрак. Из хозяйских комнат доносятся звуки поднявшейся там суматохи. Слышен приглушенный женский плач — это Песя, мать Соломона. Другой женский голос утешает. Затем стучит входная дверь — это вернулся с рынка хозяин дома, Хаим-Яков. Все семейство в сборе, теперь они вместе будут думать, утешать друг друга и решать, что делать дальше.

Вениамин садится за чертежи. Безмолвная печаль опускается на мир, лишь звук замешиваемого на кухне теста доносится до его ушей. Не иначе, вся семья отправилась в больницу навестить Соломона. Проходит еще два часа, и в смежной комнате слышится приглушенный разговор, тихое бормотание, будто на цыпочках ходят там голоса людей. И снова плач, сдержанный, горький. Когда Сара Самуиловна, занятая на кухне, входит в комнату по какой-либо надобности, лицо ее серьезно и сосредоточенно.

— Вениамин! — это зовет Рахиль.

Он присоединяется к семейному совету. Песя стоит в стороне, руки ее делают какую-то домашнюю работу, но губы дрожат. Рахиль расхаживает взад-вперед по комнате. Хаим-Яков сидит во главе стола и курит трубку. На лице его — необычная бледность.

Они ходили в больницу, но Соломона не видели. Вениамин вынужден в который уже раз повторить подробности происшествия. Жила-была однажды Клава Боброва…

— Мы должны подать на него в суд! — говорит Рахиль.

Она расхаживает по комнате, кулаки ее сжаты. Надо во что бы то ни стало притащить его в суд, этого Боброва! Здесь пока еще советская власть! И Клава тоже виновата.

— Мы должны засадить их в тюрьму! — решительно повторяет она по дороге из одного конца комнаты в другой.

— И чем тебе поможет эта тюрьма? — слабым голосом возражает старая Песя. — Соломон уже в больнице.

Но Рахиль твердо стоит на своем: тюрьма, и все тут! Схватить их, арестовать, заковать в железные кандалы!

— Нужно еще послушать самого Соломона, — вздыхает Песя.

— Лида Эйдельман тоже заинтересована в этом деле, — говорит Вениамин. — Просила меня зайти к ним сегодня.

Рахиль резко останавливается.

— Я пойду с тобой. Хочу посмотреть на этого Боброва.

Закончен семейный совет. Вот только Хаим-Яков Фейгин так и не проронил ни единого слова.

Пятый час вечера. Несколько человек сидят на веранде вельбовской дачи Эйдельманов. Все тут протекает очень вежливо и даже несколько скучно. Стол покрыт чистой скатертью, на ней поблескивает чайник, чашки, блюдца, ложечки, вазочка с прозрачным клубничным вареньем. Шея болезненной хозяйки, Клары Ильиничны, укутана в шерстяной платок. Изредка с вершины одной из окрестных сосен срывается шишка и, с шуршанием миновав хвою, падает на землю. За исключением этого, стоит в лесу глубокая тишина. Дремлют стволы деревьев; кроны их устремлены в небо, к лучам вечернего солнца. Рядом с соснами — небольшие пятачки травы и скромных полевые цветов. Удлинившиеся тени разместились у подножия деревьев. У них ведь тоже свой распорядок и образ жизни. Еще не жужжат комары, молчат кузнечики, и цикады тоже пока не начали свой вечерний концерт. Безмолвие в лесу.

Люди сидят на веранде, пьют чай и слушают ученую лекцию Степана Борисовича о провинциальных городках. В самом деле, и что только находят люди в столицах? Какая сила тянет их в эти крошечные квартирки, в дурной климат, к жестко регламентированной жизни? Повсюду каменные стены, колесный стук трамваев, завывание троллейбусов, шум автомобильных моторов, пары бензина, серое небо и скудные клочки зелени…

И вот ты выезжаешь в какой-нибудь маленький городок, в один из славных коттеджей, окруженных двором и заборчиком. Ты ухаживаешь за садом, за деревьями, все вокруг цветет и радует глаз; на клумбах тюльпаны и пионы, фиалки и астры. Жизнь течет спокойно, неторопливо, без паники, без напряжения. А что есть у тебя в большом городе? Разве что театры, музеи и выставки, которые ты посещаешь раз в пятьдесят лет.