Книга Город без людей - Павел Иевлев

—Борух, свет-то тут откуда?

—А, черт его знает — автономка, скорее всего, запустилась автоматически. Да неважно, ты на это глянь!

Прапорщик буквально подтащил Артёма к серым металлическим картотечным шкафам, стоящим рядами вдоль стен, и ткнул ему в нос вытащенными папками. Глаза его блестели сумасшедшей недоверчивой радостью, как у ребёнка, которому подарили магазин «Детский Мир», да не какой-нибудь, а центральный московский.

—Я тут буквально по верхам поглядел — это что-то с чем-то!

Артём послушно раскрыл серую казённую папку — в ней были какие-то плохо отпечатанные бумажки с абсолютно абстрактными, на его взгляд, наборами цифр и латинских букв.

—Ни черта не понимаю… — протянул он скучным голосом. — Что это такое: «эф эн эр девяносто»? Или это латинское «пэ девяносто?» И цифры какие-то… И от этого у тебя чуть оргазм не случился?

—А, черт! Ты, что, не понял? FN-90 — это бельгийский автомат такой, маленький, под пистолетный патрон. Пластиковое барахло, с виду на фигурную какашку похож. А пять и семь на двадцать восемь — это калибр. Ну и дальше там характеристики всякие… Специальная пукалка для танкистов или лётчиков, кому нормальное оружие деть некуда.

—Ну и нахрена нам этот… как его… фен девяностый?

—Да нафиг он нам не сдался! Дурацкая машинка и патрон нестандартный. Это только пример — ты себе не представляешь, какой ассортимент тут складирован! Да я этот «фен» и в глаза не видал, на картинках только, а тут — дай-ка погляжу — аж пятьдесят штук хранится! Не зря я про этот склад вспомнил, но не думал, что тут так богато — такие экземпляры попадаются, — закачаешься! И все, судя по картотеке, с боеприпасами!

—Да нет, Борь, ты не понял — я не про этот конкретный пулемёт, а вообще — зачем нам все эти стрелялки? В принципе?

—Что значит «зачем»? — Борух непонимающе уставился на Артёма, как Карлсон из мультика, которому сказали, что не в пирогах счастье.

—Ну подумай, с кем ты воевать собрался, а? С крокодилом, который солнце проглотил? Так это, похоже, не нашего масштаба фигура… С собаками? Так в этом вообще смысла никакого. Ну, сколько может быть собак в одном небольшом городе? Мы их наверняка уже положили больше половины перед собором, а на остальных и дробовика хватит. Нет, я понимаю твою чистую детскую радость при виде этого богатства и даже частично разделяю — столько добра на халяву! Но зачем оно нам надо — не пойму. На-фи-га? Ты вот изо всех сил делаешь вид, что готовишься к осаде — оружие там, боеприпасы, продовольствие… А кто нас осаждать-то будет? Собачки? Так им замка штурмом не взять, даже если мы вообще ничего делать не будем — на стену не запрыгнут. Можем сидеть, ножки свесив, да сверху поплёвывать, пока им не надоест. А другого противника я что-то в упор не наблюдаю… Что-то ты, товарищ прапорщик, крутишь непонятное. Либо ты что-то знаешь, чего я не знаю, либо это обычный армейский долбоебизм, с целью занять руки, чтобы голова не думала. Так что давай, колись, военный, что задумал?

Радость в глазах Боруха потухла, и он, бросив небрежно папки на стол, с тяжёлым вздохом взгромоздился на табурет.

—Нет, писатель, ничего такого прям уж конкретного я не знаю. Но мысли некоторые, таки да — имеются. Вижу подляну грандиозную, догадываюсь, откуда ноги растут, но в чем она конкретно состоит — так сразу и не скажу. Все улики косвенные.

Артём понял, что разговор наконец-то пошёл всерьёз, и присел на край стола.

—Ну, давай, выкладывай свои косвенные улики. Будем вместе думать.

Свою ссылку в захолустный гарнизон Борух воспринял с некоторой досадой, но без глобальной обиды. Понятное дело, было бы много приятнее, если бы Родина не забыла своих героев, и пролилась бы златоносным дождём чинов и наград — но этого всерьёз ждали только махровые оптимисты, которых в войсках практически и не бывает. А потому он со смирением принял затхлую рутину военной жизни, от которой успел уже поотвыкнуть. Не запил, не впал в депрессию, не взбунтовался — пример полковника Кузнецова, с которым они прибыли вместе, его не вдохновлял. Философски решив, что и такая жизнь предпочтительнее безымянной могилы, он успокоился и начал настраиваться на тихое ожидание пенсии, развлекая себя нехитрыми мужскими радостями вроде рыбалки. Через пару лет ему уже и самому казалось, что он всю жизнь просидел сиднем в каптёрке, отращивая пузо, и никогда не носил звания выше старшего прапорщика. Что было — то прошло, и пусть забудется как страшный сон. Он своё отвоевал.

Первые признаки некоего многозначительного шевеления прапорщик не то чтобы заметил — ощутил, как гипертоники ощущают приближение атмосферного фронта. Народное выражение «жопой чую» для Боруха имел самое что ни на есть конкретное содержание: жопой, не жопой — но тягостное сосущее чувство внутри, появляющееся при приближении опасных событий не раз спасало ему жизнь. Вот и теперь — под сердцем что-то ёкнуло, хотя событие было, можно сказать, ординарным — подумаешь, очередная проверка боеготовности. Приезжают пяток штабных, окидывают начальственным взором нагуталиненный плац, покрашенную в зелёный цвет траву и выбеленные бордюрчики, оценивают чёткость строевого шага и гостеприимство командира, а там — баня (если есть баня), рыбалка (если есть водоём) и уж непременно — водка. О такой «неожиданной» проверке становится известно минимум за неделю, и личному составу приходится побегать с мётлами, швабрами и краской, но для офицеров это проходит по разряду немногочисленных развлечений, разбавляющих скучную гарнизонную жизнь. А отчёты этой комиссии никто все равно не читает, да и не дураки они, чтобы плохое чего писать — сами же виноваты выйдут, что недобдели и боеготовность в округе не на высоте. Да и какая, к черту, боеготовность в степном гарнизоне посередине ничего, где нихрена не случалось со времён татаро-монгольского нашествия? Тут даже в самоволку не бегают — некуда.

Впрочем, на этот раз с проверкой прибыл аж целый генерал. Конечно, эка невидаль — генерал, — подумаешь… Чего в нашей армии хватает — так это генералов. Однако найти настолько ненужного генерала, чтобы его было нечем занять, кроме как отправить пьянствовать в этакую дальнюю задницу — это тоже надо постараться. Но чего только на службе не увидишь — так что и генералу Борух не очень удивился. А вот тому, что в генеральской свите, среди сытых штабных бездельников, затесалась одна знакомая физиономия — поразился изрядно. Поскольку этого человека он полагал давно уже мёртвым и, откровенно говоря, ничуть этому не огорчался. Хотя, чему удивляться — говно, как известно, не тонет. А Сергей Карасов, по прозвищу «Сутенёр», был как раз из разряда вот таких плавучих субстанций. Бывший руководитель той службы, где обретался некогда и Борух, он, несмотря на небольшое звание, находился на несколько ступенек выше, в том неприятном ранге среднего командования, которое получает задания от большого начальства с чистыми руками и государственными идеями, и решает, какое говно и какой ложкой будут хлебать ради этих идей непосредственные исполнители. Должность, что и говорить, самая что ни на есть сучья, но подполковник Карасов и на ней ухитрился выделиться просто редкостным сволочизмом. Своё прозвище он получил благодаря меткому выражению одного из Боруховских сослуживцев, который выразился по поводу очередного задания: «Карасов, сука, сутенёр — продаёт нас оптом, как гостиничных блядей». Прозвище прилипло. Сутенёр потом продавал исполнителей ещё не раз — оптом и в розницу, умело выбирая из всех возможных способов самые мерзкие, и потому слух о том, что «Сутенёр доигрался», был воспринят как должное. Каждому, как говорится, воздастся мерой его. Но, похоже, мировая справедливость в данном конкретном случае дала сбой — вот он, Карасов, уже полковником выступает. Так что «жопный барометр» у Боруха сработал не зря — где появился Сутенёр, там жди неприятностей. Опять же, не та это фигура, чтобы в генеральской свите с инспекциями ездить. Не верилось, чтобы он вдруг угомонился и в штабные дармоеды пошёл, а значит — не так всё просто с этой проверкой.