Книга Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера - Генрих Френкель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через две минуты после взрыва Штауффенберг доехал до первого поста. Он выскочил из машины и потребовал доступа к телефону дежурного офицера. Сказав несколько коротких фраз в трубку, он заявил дежурному офицеру, что получил разрешение следовать дальше, и уже в двенадцать сорок четыре проехал мимо несколько ошалевших от такой наглости охранников. Машина быстро преодолела расстояние, отделявшее этот пост от внешнего периметра. Там обмануть охрану было уже куда сложнее. У эсэсовцев было время прийти в себя и удвоить бдительность. Штауффенберг воспользовался тем же способом, но на этот раз позвонил адъютанту коменданта. Однако эсэсовский сержант отказался принять на веру пересказ Штауффенберга состоявшегося разговора и, только когда лично услышал распоряжение, пропустил полковника. К этому времени сержант уже успел получить приказ никого не впускать и не выпускать. Проклиная задержку, Штауффенберг поспешил на аэродром, куда добрался вскоре после часа дня. По дороге Хефтен разобрал запасную бомбу на части и выбросил их в окно. Штауффенберг тем временем как мог подгонял водителя, заставляя его выжать из машины все, что возможно.
Фельгибель не мог поверить своим глазам. Гитлер не просто был жив – он передвигался на своих ногах! Не вполне понимая, что он в такой ситуации должен делать, он неуверенно двинулся вместе со всеми, кто спешил на помощь пострадавшим. Это давало ему несколько минут, чтобы сообразить, как лучше поступить. Сигнал, переданный им в Берлин, должен был дать ход или остановить операцию, заранее оговорено было только два варианта – да или нет. Заговорщики не предусмотрели возможности того, что покушение состоится, но окажется неудачным. В любом случае заговорщики заявили о себе. Среди них было много таких, кто расценит само покушение, независимо от того, удачное или нет, как сигнал к началу переворота. Хуже всего было то, что Штауффенберг теперь был недоступен, он уже летел на самолете, на котором не было радиосвязи, в полной уверенности, что добился успеха.
Во время взрыва Гиммлер трудился в своем штабе, расположенном в двадцати пяти километрах на озере Маурзее. Его сразу вызвали к фюреру, и он в панике устремился в Растенбург в сопровождении только одного телохранителя, Кирмайера. Поездка на машине по проселочным дорогам заняла у него всего полчаса.
По прибытии Гиммлер немедленно взял на себя расследование взрыва. Он позвонил в Берлин и приказал направить в Растенбург бригаду следователей и экспертов[32]. После этого вся связь Растенбурга с внешним миром была прервана примерно на два часа. Гитлер приказал, чтобы покушение на его жизнь хранилось в секрете. Он хотел, чтобы об этом никто не узнал. А тем временем Гиммлер продолжал допрашивать свидетелей. Ему не потребовалось много времени, чтобы связать взрыв и молодого одноглазого полковника, чьи действия представлялись в высшей степени подозрительными. Его странные перемещения и поспешный отъезд, безусловно, говорили о желании скрыться.
Два человека, принадлежавшие к числу заговорщиков, которые остались в Растенбурге, оказались в крайне опасной ситуации. Взволнованный и сбитый с толку Фельгибель не смог позвонить на Бендлерштрассе. Более реалистичный и циничный Штифф решил, что, судя по всему, учитывая неудачу покушения, переворота не будет. Значит, следует в первую очередь позаботиться о себе и о товарищах. Поэтому от последующих действий он воздержался.
Переживший страшный шок фюрер казался удивительно спокойным. Несмотря на мелкие ранения, он был преисполнен решимости встретиться с Муссолини, тем самым продемонстрировав, что его охраняет само Провидение. Куски его пострадавшей при взрыве формы были приготовлены специально для показа дуче как доказательство святости и неуязвимости немецкого фюрера. Поезд дуче, медленно продвигавшийся по истерзанной бомбежками Восточной Пруссии, опаздывал, и у фюрера появилось время прийти в себя от шока и лучше подготовиться к демонстрации своей святости.
Пока в Растенбурге еще не подозревали, что взрыв бомбы является сигналом к началу переворота. Штауффенберга сочли террористом-одиночкой. Даже Гиммлер, владевший большим объемом информации, чем остальные, не предполагал, что бомба в Растенбурге должна начать революцию в Германии и на Западе.
Первые зерна неразберихи в Берлине были посеяны телефоном. Услышав о взрыве в Растенбурге, министр пропаганды и гаулейтер Берлина Геббельс был потрясен. Он был бледен, молчалив и только нервно мерил шагами свой кабинет, пока не получил сообщение о том, что фюрер жив. После обеда он остался дома – ждать дальнейших новостей.
А в кабинете Гелльдорфа волнение нарастало вместе с июльской жарой. Было условлено, что участвовавший в заговоре полицейский офицер генерал Артур Нёбе позвонит, как только узнает что-нибудь определенное. Этого звонка ожидали в любой момент после часа дня – времени, на которое совещание у Гитлера было назначено первоначально. Когда время приблизилось к двум, напряжение стало невыносимым, и Гизевиуса уговорили нарушить молчание и позвонить Нёбе, который уже наверняка что-то знает. Гизевиус разыскал генерала по телефону и попросил разрешения приехать к нему. Разрешение не было дано. Нёбе ответствовал, что слишком занят, поскольку «в Восточной Пруссии» случилось что-то странное, и ему необходимо проинструктировать детективов, которые через полчаса вылетают на место. Нёбе изъяснялся весьма загадочно, но под конец все-таки согласился встретиться с Гизевиусом, но не у себя в кабинете, а в некоем людном месте, причем, в каком именно, он объяснил туманными намеками, которые Гизевиус не понял и ошибочно решил, что ему следует ехать в отель «Эксельсиор». Гизевиус и Нёбе нетерпеливо ожидали друг друга в совершенно разных местах почти до трех часов.
А тем временем Финк во Франции продолжал свою ежедневную работу, но мыслями все время возвращался к телефонному звонку, который мог поступить каждую минуту. Миновал час пополудни – ничего. Около двух часов его снова позвали к телефону – звонили из Цоссена. Финк взял трубку со смешанным чувством страха и любопытства. Тот же незнакомый голос произнес только одно слово – началось. Потом слово повторили еще раз, и Финк услышал щелчок – в Цоссене положили трубку. Переворот начался.
Финк сразу вызвал по телефону свою машину. В соответствии с планом он первым делом должен был ехать в штаб фронта и доложить о происшедшем начальнику штаба Клюге генералу Блюментриту, который в заговоре не участвовал. Генерал был приятным, добродушным человеком, Финк его хорошо знал и уважал, но, поскольку генерал был настоящим служакой и думал только об исполнении долга перед страной, Финк решил, что наиболее уместным будет очень короткий официальный доклад. Он прибыл после трех часов дня, проехал на машине через контрольно-пропускной пункт и пешком пошел по саду в кабинет генерала, располагавшийся в симпатичном особнячке. Блюментрит, как обычно, принял его очень приветливо.
– Господин генерал, – сказал Финк, – в Берлине произошел гестаповский путч. Фюрер мертв. Вицлебеном, Беком и Герделером сформировано временное правительство.