Книга Божья девушка по вызову - Карла ван Рэй

По прошествии нескольких дней после ритуала я встретила на улице маленькую испуганную девочку, потерявшуюся в свой первый школьный день. Я знала, в каком направлении ей надо идти, и уже присела рядом, чтобы объяснить дорогу, как вдруг вспомнила о правиле молчания. Мне было жаль, что я не могу ей помочь, но говорить было нельзя. Встав, я пошла дальше, полагая, будто совершила нечто выдающееся, подчинившись правилу. Стремление подчиняться оказалось выше доброты и гораздо сильнее здравого смысла. Лишь в 1967 году, когда реформы Папы Иоанна XXIII получили ход, это наваждение исчезло.

Я принесла обет послушания как Верная Спутница Иисуса в стиле святого Игнатия Лойолы и иезуитов, чьи правила служили основой для наших обрядов. Наши наставники обладали аурой непогрешимости, как сам Папа. Я не знала тогда о темной и мрачной истории католической церкви, зачастую руководимой тщеславными Папами с нечистой совестью. Я не знала и о том, что орден иезуитов появился в ответ на действия Лютера, серьезно подорвавшего авторитет церкви тем, что он осмелился публично разоблачить узаконенную в ней коррупцию. Помимо невежества я была эмоционально зависима и незрела, что явно не улучшало ситуацию в целом. Зависимость поощрялась. К младшим сестрам обращались «дитя», а наставниц мы называли «матушками».

Теперь меня звали сестра Мэри Карла – об этом имени я просила. Никаких мужчин-святых. Слишком много сестер окончательно похоронили свою женственность, взяв мужское имя.

Жизнь послушниц оказалась на порядок строже. За нас взялись всерьез. Письма родителям, написанные на голландском языке, но всегда с переводом, чтобы их можно было проверить, теперь разрешалось отправлять только раз в месяц. Нарушение правил вследствие невежества или невнимания сурово каралось. Выговоры стали унизительнее, наказания – более жестокими. Повиновению учили, доводя послушниц до слез. Опытные сестры были экспертами в терзании наших впечатлительных душ.

Фраза «Убирайся с моих глаз!» являлась общераспространенным способом указать на нашу ошибку. «Иди и вымой кухню – сделай для разнообразия что-нибудь полезное». «Что прикажешь о тебе думать? Ты действительно настолько тупа и не понимаешь, что правило есть правило, даже если ты не хочешь ему следовать?»

Чем больше правил мы учили, тем выше были шансы на то, что мы их нарушим. Нас делали сверхчувствительными, наказывая за то, что мы смотрим по сторонам, используем два предложения, когда все можно вместить в одно, опаздываем на несколько секунд, шумим в храме и не идеально выполняем поручения. Нам делали выговоры за пятна или за нитку на черном облачении, за пыльные ботинки или за то, что мы обращаемся к наставницам и старшим монахиням без должного пиетета.

Мне дали плеть, сделанную из пяти жестких кожаных ремней, чтобы хлестать ею ноги и наказывать себя за такие проступки, как опоздание. Поначалу от порки дрожали колени, но зимой плеть приятно разгоняла кровь. Эта плеть оставалась со мной все годы жизни в монастыре, и я использовала ее для самобичевания, особенно для подавления сексуальных желаний.

МЫ ежедневно, молясь, поклонялись страдающему, умирающему и мертвому Иисусу. Каждый из миллионов крестов, сделанных по всему миру, несет на себе страдающее тело Христа и символизирует поклонение его мучениям.

В предшествующие Пасхе и Рождеству недели мы изобретали себе дополнительные испытания. Их придумывали, показывали наставнице для благословения, а затем записывали в маленьких блокнотах, названных «Списком разрешенного». Мы ели хлеб без масла, пили чай без сахара и молока, вместо этого добавляя туда соль, ели пищу без соли и перца, а также обходились без воды.

Летний Мельбурн известен своим душным климатом. Из-за плотного шерстяного чепчика мне было так жарко, что я шаталась и едва не теряла сознание. В белую льняную ткань вокруг лица впитывался пот, постоянно щипавший кожу. Под тяжелыми слоями черной саржи, закрывавшими нижнюю юбку и фильдекосовые чулки, было тяжело дышать. А теперь представьте, как можно в нестерпимый зной обходиться без воды. Результат был вполне предсказуем – моя толстая кишка буквально высохла (хотя в то время я не знала, что это такое и где она находится). Я не связала недостаток воды с тяжелейшим запором, от которого тогда страдала.

В один из этих дней нам позволили принять дополнительный душ. Стояло лето 1959 года, самое жаркое за последние пятьдесят лет, и мы страдали от непрекращающейся сорокоградусной жары. Обычно нам полагалась лишь одна ванна или душ в неделю (при этом мы были в сорочках, чтобы не видеть собственных тел), а в остальные дни мы умывались в тазу холодной водой по утрам и горячей по вечерам, так что дополнительный душ был со стороны наставниц невероятной уступкой. Жаль только, что нам пришлось одеваться в наше вымокшее от пота нижнее белье и черное облачение. В середине лета его, наконец, сменили на кремово-белое одеяние.

Летом хотелось спать лишь от невероятной усталости. В постель мы надевали ночные рубашки и чепчики. На тумбочке рядом с кроватью стоял наполненный водой таз для утреннего омовения и стакан с водой для чистки зубов. Я грезила об этом стакане и несколько раз просыпалась оттого, что тянула руку в его направлении. Однако у меня была железная воля, поэтому неоднократно мне удавалось наказывать себя лишением воды.

На протяжении десяти лет мой кишечник не мог нормально функционировать из-за обезвоживания, тревожности и нервного состояния. Прежде всего я ненавидела туалеты. В Голландии я часто сдерживалась, не желая подвергаться мучительному испытанию посещения нашей ужасной уличной коробки. В Дже– наццано туалеты были просто жуткими. Я избегала туалетов и платила за это свою цену.

Прежде чем отправиться в монастырь, я периодически принимала слабительное, но теперь это стало ежедневной необходимостью. Иногда слабительное не действовало, и тогда наступало время каскары, травы, которую мой желудок просто не выносил. В животе у меня начинались невероятные судороги, я срывалась с места, а сестра Виктория, дававшая мне настой, тихо смеялась.

ОДНАЖДЫ в страстную пятницу, когда я мыла коридоры, попутно начищая металлические ручки дверей и уже доведя до блеска полы электрическим полировщиком, меня привлекли звуки, доносившиеся со стороны кабинета заместительницы. Я остановилась, желая узнать, в чем дело.

Из-за угла, опираясь на крупную мать-настоятельницу, появилась старая усохшая заместительница. Тогда ей было лет восемьдесят пять, и она с трудом передвигала ноги. Перебирая четки, старуха говорила о печали, что испытывала Дева Мария у подножия креста. Когда она оказалась ближе, я различила ее бормотание: «Святая Богоматерь, как же она страдала! Видеть такие муки сына своего, Иисуса! Святая Матерь Божья!» Старая склочница, почти всю жизнь соблюдавшая обет молчания, теперь устраивала целый спектакль. Мне и в голову не пришло счесть это подлинным духовным сочувствием Богоматери; я подумала, что подобное лицемерие в столь пожилом возрасте представляет собой худший способ привлечения внимания, напоминая поведение ребенка. Я молча стояла, подняв швабру, пока эта пара не скрылась в храме.

«И что это было? Демонстрация высокого благочестия?» – думала я. Как исполненная сознания своего долга послушница, я должна была уважать старших, но не могла закрыть глаза. Старуха просто пыталась произвести на нас впечатление своей показной святостью. Меня ее спектакль не убедил. Заместительница была хоть и немощной, но достаточно сообразительной, чтобы вмешиваться в любые процессы, связанные с принятием решений, о которых ей случалось услышать. Ее положение стало почетным, когда она больше не могла исполнять обязанности главы региона, и все понимали, что если она лишится и этой привилегии, то у нее случится серьезный личностный кризис.