Книга Черненко - Виктор Прибытков

Мы упросили Черненко выставить эти подарки, чтобы ознакомить с ними узкий круг работников аппарата, в большой комнате на четвертом этаже в здании на Старой площади. Эта «персональная выставка» продолжалась всего несколько дней, а потом все ее экспонаты — подарки Черненко по его настоянию были переданы на склад Управления делами. Для себя и семьи он не стал брать ничего. Правда, как истинный охотник от одной вещи он не смог отказаться — это был прекрасный охотничий карабин, изготовленный тульскими оружейниками. Не знаю, успел ли он опробовать в деле это оружие или нет, только после смерти Константина Устиновича, как утверждает его супруга Анна Дмитриевна, компетентные товарищи этот карабин изъяли.

Мне бы не хотелось дальше распространяться на эту тему, поскольку личная скромность Черненко была хорошо известна в аппарате ЦК. Лишь позволю себе в подтверждение этого обратиться к свидетельству человека, которому в гораздо большей степени были известны корни и существо затронутой нами проблемы. Я имею в виду бывшего в те годы секретарем ЦК, ведавшим кадровыми вопросами, Егора Кузьмича Лигачева. Вот что он пишет в книге своих воспоминаний:

«Особо обязан сказать о том, что Черненко, который был необычайно близок к Брежневу и обладал в ту пору колоссальным влиянием, умудрился не запачкать свое имя коррупцией. Вокруг Брежнева фактов злоупотреблений было немало, а Черненко возможности имел на этот счет немыслимые, он мог грести не только пригоршнями, но и ворохами. Только мигни, только намекни, — и его завалили бы „сувенирами“, отблагодарили бы за помощь. Но Константин Устинович был человеком весьма скромным в быту и в житейских делах. Я, честно говоря, даже удивляюсь, как он сумел, находясь под сильнейшим давлением любителей делать подарки, не только устоять против соблазнов, но и сохранять свое влияние: коррумпированной среде свойственно отторжение чужаков. Потому-то я и использовал слово „умудрился“. Чтобы не оказаться втянутым в злоупотребления, Константину Устиновичу действительно надо было проявить твердость».

Это — слова человека, который сам обладал, как хорошо было известно в ЦК КПСС, кристальной честностью.

Для меня Черненко был и остается эталоном подлинной, не показной, щепетильности и бескорыстия. Вопреки расхожему в либерально-демократической среде мнению, замечу, что в эпоху Брежнева не перевелись люди подлинной большевистской закалки, которые считали своим партийным долгом бескорыстное служение Родине. К ним можно отнести не только Черненко или Лигачева, но и сотни, тысячи других партийцев — от сотрудников ЦК до работников районных комитетов, — следовавших этому принципу. Да и обычному советскому человеку был значительно ближе идеал служения высшим целям, чем стремление к выгодной продаже своих способностей и желание заработать любым способом.

Некоторые могут возразить: мол, не трудно выказать себя в выгодном свете на службе, а вот дома… Для того чтобы узнать, каким все же Черненко был в домашней обстановке, в быту, обратимся к выдержкам из интервью Анны Дмитриевны, которое она сравнительно недавно, в 2007 году, давала «Экспресс-газете»:

— Долгие годы мы жили в небольшой, хотя и отдельной, квартире всей семьей, с детьми. Когда поженились, жили в коммуналке. Переехали в Москву, получили небольшое жилье. И так было все время. То, что ему выделяли, он не оспаривал и сразу соглашался. Положено — так положено…

— Семейную машину нам выделили, когда он (Константин Устинович. — В. П.) стал генсеком. Все последние годы он жил на даче за Барвихой, в Усове. Потом на даче в Огареве. А в магазины я ходила сама. Конечно, в цековских магазинах выбор продуктов был лучше. Но с Константином Устиновичем всегда были проблемы. Когда, скажем, ему полагался новый костюм, то с великим трудом удавалось его уговорить поехать на примерку. Всего костюмов у него было пять-шесть: летние, повседневные и праздничные…

— Очень любил пельмени, мясо по-домашнему. Сам его и готовил на чистой воде. Получалось очень вкусно с картошкой. Я прошла с мужем целую школу лепки пельменей. Когда был жив его папа, Устин Демидович, то мы при готовке чинно, как на параде, выстраивались в ряд и делали до четырехсот пельменей. Один раскатывал тесто, другой его готовил, кто-то вырезал стаканчиком, кто-то клал фарш.

— Зарплату всегда приносил всю, и ею распоряжалась я. Я знала, что и кому надо купить. Предпоследняя его зарплата на посту секретаря ЦК была 400 рублей, а когда стал генсеком, стал получать 600.

Зная об образе жизни Черненко, не трудно представить, с какой горечью, болью и отвращением воспринял он перерождение и предательство генерала армии, бывшего министра внутренних дел СССР Щелокова. Я был свидетелем его реакции на «дело Щелокова», поэтому позволю себе напомнить о некоторых событиях, с ним связанных.

Сначала расскажу о финальной части истории, которая продолжалась несколько лет. На июньском (1983 года) пленуме ЦК КПСС по Щелокову было принято решение: «Вывести из состава ЦК за допущенные ошибки в работе…» С Николаем Анисимовичем Щелоковым как раз перед этим пленумом пришлось разбираться Черненко. И сложность этого разбирательства, в частности, заключалась в том, что родной брат Константина Устиновича — Александр Устинович — ходил у Щелокова в подчинении, заведовал в то время Управлением учебных заведений МВД СССР.

Естественно, сложившееся положение вещей — с проворовавшимся «начальником всей милиции» — создавало для Черненко определенные морально-этические трудности. И если Брежнев не мог (или не хотел) наказывать Щелокова лишь по той причине, что когда-то давным-давно они вместе работали в Молдавии, то Черненко (тоже работавший с Щелоковым в Молдавии) дополнительно был отягощен родственной связью с системой МВД.

Но не только эти факты характеризовали отношение Брежнева и Черненко к Щелокову — оно, судя по всему, было куда сложнее. Однажды — было это в период, когда одно за другим вышли массовым тиражом произведения Брежнева «Малая Земля», «Возрождение», «Целина», «Молдавская весна», — я задал неосторожный вопрос Константину Устиновичу:

— Не понимаю… Брежнев описывает молдавские годы, а про Щелокова ни слова. Видимо, есть тому причины?

Черненко, тоже работавший в те годы в Молдавии вместе с Брежневым и Щелоковым и не только читавший книги Леонида Ильича, но и принимавший самое активное участие в их публикации, внимательно посмотрел на меня и ушел от прямого ответа:

— Есть кое-какие обстоятельства…

На этом разговор и кончился. Прошло довольно много времени (не месяцы — годы!), и однажды, незадолго до того самого июньского пленума, Черненко неожиданно вызвал меня к себе:

— Ты, Виктор, интересуешься, вопросы задаешь… Вот, почитай! — он положил передо мной добрую дюжину скрепленных машинописных листков.

— Я могу взять их с собой? — наивно осведомился я, полагая, что в кабинете ознакомлюсь с документом более обстоятельно.

— Здесь читай! — сказал Черненко, а сам, чтобы не мешать, вышел в комнату отдыха.

Это было заключение Военной прокуратуры СССР, направленное в адрес ЦК КПСС. В документе скрупулезно перечислялись все прегрешения министра внутренних дел: и то, что он «захапал» в личное имущество несколько служебных «мерседесов», и то, что не брезговал забирать к себе домой и на дачу, а также раздавать ближним родственникам арестованные милицией вещественные доказательства и конфискованные произведения искусства и антиквариат. Но это было далеко не все, о чем говорилось в том документе. Помню, меня поразили два факта. Во-первых, это организация подпольного магазинчика «для своих», в котором реализовывались те вещи, которые не приглянулись самому «шефу всей милиции». А во-вторых, члены семьи Щелоковых были замечены в том, что меняли в банках огромные суммы в потертых, захватанных, довольно ветхих рублях. Я понял это так, что Щелоков и его семья не гнушались деньгами, которые следователи ОБХСС вытряхивали из чулок и закопанных в землю бидонов своих «криминальных подопечных». Деньги, изъятые в «теневой экономике» у созревших раньше перестройки «цеховиков» и «рыночных воротил», менялись на новые, более крупные купюры, обращались в личный доход и без того небедного министра.