Книга Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - Сергей Дмитриев

В центре Тегерана. На переднем плане Башня Ага-Мохаммед-хана. Рисунок. 1840–1841 гг.

Второе обвинение касается чрезмерной активности и настойчивости министра-посланника в требованиях выплаты оставшейся контрибуции и выдачи пленных, угнанных в Персию, Однако согласно XIII пункту трактата русский посланник мог брать под свое покровительство любых пленных, захваченных начиная с 1795 г., и даже проводить их розыски, для чего к миссии было приставлено несколько персидских офицеров. Не будем забывать, что речь шла фактически об освобождении из рабства насильно угнанных людей, и никакие разговоры о том, что за этих людей якобы надо выплачивать выкуп, что они уже давно живут в Персии, не имели под собой какой-либо реальной почвы. Ранее уже подчеркивалось, что на Грибоедова оказывалось постоянное давление из Петербурга с требованиями еще настойчивее заниматься судьбами наших пленных в Персии, "возвращение которых откладывается или от него уклоняются под разными предлогами", как писал Нессельроде Грибоедову 12 октября 1828 г. "Сведения, достойные доверия, — продолжал в своем письме министр, — позволяют нам думать, что многие из них, жертвы алчности и недобросовестности персов, были проданы в рабство в Хиву и Бухару, вопреки строго законным условиям Туркманчайского договора. Я не могу сомневаться… в активном и упорном усердии, которое заставит Вас остановить эти отвратительные спекуляции…" И, конечно, приехав в Тегеран, Грибоедов не мог оставить вопрос о судьбе пленных без своего пристального внимания.

Обратимся к "Реляции происшествий, предварявших и сопровождавших убиение членов последнего российского посольства в Персии". Этот довольно тенденциозный документ от лица "персиянина", который находился при русской миссии, начиная с Тавриза, имеет явное англо-иранское происхождение. Он был заметно отредактирован и отдан для публикации в шотландский журнал братом дипломата Генри Уиллока Джоном Уиллоком и врачом английской миссии Джоном Макнилом, бывшим также личным врачом Фетх-Али-шаха и имевшим даже в шахском дворце собственные апартаменты, — участниками той самой группировки, которая противостояла Грибоедову. Особенностью "Реляции" является внешне сочувственное отношение к министру-поэту, сопровождаемое, однако, утверждениями о неподготовленности его к возложенной миссии, о незнании им местных обычаев и о "собственной вине" министра в катастрофе, что и составляет до сих пор официальную персидскую (и английскую) версию трагедии.

Но даже и этот документ не оспаривал право защиты русским посланником пленных и свидетельствовал, что "Грибоедов привез с собой список мужчин и женщин, похищенных персами в русских владениях, и многие грузины (и армяне) присоединились к свите посланника с целью добиться, при его посредничестве, освобождения своих родственников или друзей"; что дипломат требовал возвращения пленных только при условии их согласия вернуться; что "только успевал он выручить одну из похищенных жертв — к нему поступали новые просьбы. Освобождение этих несчастных сильно раздражало тех, у кого их отнимали; в большинстве случаев они были приобретены за деньги, а за них не уплачивалось никакого выкупа. Таким образом, в Казвине, в Зенджане и в самой столице были возвращены многие из похищенных". Уже во время первой аудиенции у шаха Грибоедов добился того, чтобы тот издал особый фирман, обязавший казвинского правителя "освободить всех пленных, находящихся в доме бывшего сардаря".

Третье обвинение, приписываемое Грибоедову, состоит в том, что в его свите оказалось несколько нечистоплотных и невыдержанных людей, которые творили в Персии всяческие беззакония, в том числе заведующий прислугой Рустам-бек. При этом как-то забывается, что эти люди помогали посланнику в выполнении его нелицеприятных действий и что именно Рустам-бек взял в плен в Тавризе во время русско-персидской войны Аллаяр-хана, зятя Фетх-Али-шаха, первого министра Персии, сторонника сближения с Англией, одного из инициаторов войны против России. Грибоедов встречался с ним в июле 1827 г. в лагере персидских войск, куда прибыл для дипломатических переговоров с Аббас-Мирзой. На этой встрече Аллаяр-хан выступил ожесточенным противником сближения Персии с Россией. Не мудрено, что разжигавшаяся к Рустам-беку вражда имела явный источник. Паскевич совершенно справедливо предполагал в письме Нессельроде от 23 февраля 1829 г., что "начало самого возмущения, коего Грибоедов сделался жертвою, произошло от Аллаярхана, который был главною пружиною предшествовавшей войны и признается всегда явным неприятелем Аббас-Мирзы и сильнейшею опорою враждующих к нему братьев".

За несколько дней до предполагавшегося отъезда Грибоедова из Тегерана и произошло то самое событие, которое стало основным поводом, а совсем не причиной разыгравшейся драмы. Как вспоминал первый секретарь русской миссии И.С. Мальцов, единственный сотрудник миссии, спасшийся от разгрома, "вдруг неожиданный случай дал делам нашим совсем иной оборот и посеял семя бедственного раздора с персидским правительством. Некто Ходжа-Мирза-Якуб, служивший более 15 лет при гареме шахском, пришел вечером к посланнику и объявил ему желание возвратиться в Эривань, свое отечество. Грибоедов сказал ему, что ночью прибежища ищут себе только воры… На другой день он опять пришел к посланнику с тою же просьбою; посланник уговаривал его остаться в Тегеране, представлял ему, что он здесь знатный человек, занимает второе место в эндеруне шахском… но усмотрев твердое намерение Мирзы-Якуба ехать в Эривань, он принял его в дом миссии, дабы вывезти с собою…

Шах разгневался; весь двор возопил, как будто бы случилось величайшее народное бедствие. В день двадцать раз приходили посланцы от шаха с самыми нелепыми представлениями: они говорили, что ходжа (евнух) — то же, что жена шахская, и что. следовательно, посланник отнял жену у шаха из его эндеруна. Грибоедов отвечал, что Мирза-Якуб, на основании трактата, теперь русский подданный и что посланник русский не имеет права выдать его, ни отказать ему в своем покровительстве. Персияне, увидев, что они ничего не возьмут убедительною своею логикою, прибегли к другому средству: они взвели огромные денежные требования на Мирзу-Якуба и сказали, что он обворовал казну шаха и потому отпущен быть не может… На другой день посланник был у шаха и согласился на предложение его высочества разобрать дело Мирзы-Якуба с муэтемедом… но сие совещание отлагалось со дня на день до тех пор, пока смерть посланника и Мирзы-Якуба сделали оное невозможным".

Тронный зал шахского дворца в Тегеране. Старинный рисунок

Как видим, Грибоедов действовал в этом, как и в других подобных случаях, очень осторожно и в полном соответствии с упоминавшейся выше инструкцией, в которой отмечалось: "Если… невинный будет тесним и угрожаем казнию… то в таком случае вооружитесь всею торжественностию помянутого акта для чести русского имени и в защиту угнетаемого просителя". Грибоедов не мог без гарантий безопасности выдать Мирзу-Якуба, и в это же самое время он, как продолжал Мальцов, "прилагал неусыпное старание об освобождении находившихся в Тегеране пленных. Две женщины, пленные армянки, были приведены к нему от Аллах-Яр-хана, Грибоедов допросил их в моем присутствии, и когда они объявили желание ехать в свое отечество, то он оставил их в доме миссии, дабы потом отправить по принадлежности. Впрочем, это обстоятельство так маловажно, что об оном распространяться нечего. С персидским министерством об этих женщинах не было говорено ни слова, и только после убиения посланника начали о них толковать".