Книга Феномен Фулканелли. Тайна алхимика XX века - Кеннет Райнер Джонсон

Через некоторое время Вильгельм заболел амёбной дизентерией и, вынужденно оставаясь некоторое время дома, признался озабоченному его состоянием Юнгу, что сны его были полны пейзажами Китая, оставшимися в далёком прошлом — словно бы что-то звало его оттуда.

Болезнь Вильгельма затянулась на долгие месяцы, со временем лишь усугубляясь. Юнг писал:

«За несколько недель до смерти, когда у меня в течение некоторого времени не было о нём никаких известий, меня как-то раз в самый момент засыпания пробудило яркое видение. Подле моей постели стоял китаец в тёмно-синем одеянии, пряча скрещённые на груди руки в рукава. Он низко наклонился ко мне, словно пытался передать некое послание. Я знал, что это означает. Видение было необычайно живым и ярким. Я видел не только каждую морщинку на его лице, но и каждую складочку на одеянии».[130]

Юнг не стал подробно рассказывать, что означало послание материализовавшегося Лао, но мы вполне можем понять его смысл по умолчанию. Этот случай подтверждает весьма распространённое представление, разделяемое многими серьёзными оккультистами, что эзотерическая мудрость может быть передана и передаётся напрямую избранным людям. Вильгельм был одним из таких «посланников». Явление Лао Юнгу подтвердило, что миссия Вильгельма на земле подошла к концу.

Как бы там ни было, знакомство Вильгельма и Юнга вдохнуло новую жизнь в психологическую науку и косвенно, через личную заинтересованность Юнга, породило новый, достаточно интересный подход к алхимии. К сожалению, научный материализм принял юнгианскую интерпретацию не как новое направление в исследовании алхимии, которое нуждается в рассмотрении и развитии, но как истину в последней инстанции: «Вот как обстоят дела. Юнг всё нам рассказал: алхимия есть не более чем заблудившаяся психология».

Итак, никто не возразил, что психодуховная интерпретация алхимии не могла стать окончательным решением проблемы. Хотя Юнг очень глубоко проник в психологические мотивации алхимиков, он никоим образом не отрицал физическую сторону искусства. Но необходимо добавить, что он не предложил никакого удовлетворительного объяснения её raison d'etre.[131] И несмотря на бессознательное облегчение, которое, вне всяких сомнений, первоначально испытали те, кто удовлетворился юнговской интерпретацией, в алхимии оставалось ещё слишком много тайн, продолжавших будоражить их воображение.

Кроме того, если физической алхимии не существовало, как следует воспринимать разнообразные химические открытия, оказавшиеся побочным результатом алхимических экспериментов? Мы уже отметили некоторые из них, когда изучали жизнь выдающихся алхимиков прошлого. Вот ещё несколько: Альберт Великий сумел получить едкий калий и первым описал химические свойства киновари, основного карбоната свинца (свинцовых белил) и свинцового сурика; Парацельс[132] ввёл химические средства в медицинский обиход и первым описал цинк; Джамбаттиста делла Порта (1541–1615) произвёл окись олова; Ван Гельмонт (1577–1644) открыл существование газов; Глаубер идентифицировал сернокислый натрий; Хенниг Брандт выделил фосфор; Иоганн Фридрих Бёттгер (1682–1719) стал первым европейцем, сумевшим получить фарфор, а Блез Виньер (1523–1596) открыл бензойную кислоту.

Теперь давайте вернёмся к истории Никола Фламеля — этому вызову скептическому материализму, — в которой нам будет нетрудно обнаружить свидетельства трансмиссионного процесса, протекавшего на тонком уровне. Книга, которая сперва приснилась Фламелю, а затем была им куплена, состояла из двадцати одной страницы из тонкой растительной коры (или папируса?), на которой при помощи некоего металлического инструмента (стилуса?) были нацарапаны знаки. Странные иероглифы на переплёте Фламель расшифровать не смог, хотя далее оказались надписи на знакомой ему латыни.

На фронтисписе значилось: «Авраам Еврей, князь, жрец, левит, астролог и философ племени евреев, гневом Господа рассеянному среди галлов, шлёт пожелания здоровья».

Далее следовала строка могущественных магических проклятий, среди которых было и таинственное слово MARANATHA, угрожающих каждому, кто прочитает эту книгу, «если только он не жрец и не писец». Подходила ли под эту последнюю категорию профессия Фламеля или нет, но факт остаётся фактом — следующий двадцать один год своей жизни он посвятил изучению этой книги. По его собственному признанию, за исключением нескольких общеизвестных алхимических символов — фигуры Меркурия, преследуемого вооружённым косой воплощением Отца-Времени, — текст книги и семь страниц иллюстраций были ему совершенно непонятны. Когда он нарисовал на стенах своего дома пару иллюстраций из книги и показал их знакомым, сообщив, что они взяты из трактата, посвящённого Философскому камню, его подняли на смех.

Единственный человек, кроме Пернеллы, которого захватила идея книги, был врач по имени мастер Ансельм.[133] И даже он, причастный к алхимии, не смог раскрыть тайны фолианта.

Наконец Фламель в отчаянии сделал единственную разумную вещь, чтобы не остаться до конца своих дней одержимым своим сном и загадкой книги. С одобрения и при поддержке Пернеллы он надел одежды нищего, взял посох пилигрима и чашу для подаяния и вместе с копиями текста и иллюстраций отправился в Испанию, где, как он знал, водились учёные раввины. И подобно Раймонду Луллию до него, он пошёл в Сантьяго-де-Компостеллу.

После паломничества туда и по дороге домой в Леоне он встретился с еврейским врачом по имени мастер Канчес, которому показал иллюстрации. Этот таинственный еврей, со знанием дела рассуждавший о каббале, был совершенно ошеломлён. Эти картинки, как он сообщил Фламелю, были из давно утраченного трактата «Эш Мецареф», книги рабби Авраама. Он немедленно предложил отправиться в Париж вместе с Фламелем и попутно начал расшифровывать и объяснять ему смысл текста и иллюстраций таинственной книги. Однако по дороге мастер Канчес заболел и, доехав до Орлеана, умер. Там его и похоронили в церкви Святого Креста.

Фламель в печали вернулся домой к своей жене и попытался претворить полученное от мастера Канчеса знание в практические эксперименты. Три года спустя они увенчались успехом.

В понедельник 17 января 1382 года, около полудня, ему удалось трансмутировать полфунта ртути в чистое серебро, которое было лучше, чем добытое из шахты, как подтвердили пробы, сделанные им самим и многими другими много раз. Затем 20 апреля он в присутствии супруги трансмутировал примерно такое же количество ртути в «почти настолько же чистое золото, гораздо лучшего качества, чем обычное золото, более мягкое и ковкое».