Книга Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

Конечно, все эти три лидера были живы, хотя Геринг получил две пули в пах. Верные своей фронтовой выучке, все старые солдаты бросились на землю при звуках пулеметной стрельбы. Людендорф, однако, прошагал без единой царапины, а Гитлера швырнул на землю мертвый Шубнер-Рихтер, чья рука была связана с рукой Гитлера, при этом Гитлер вывихнул плечо. Еще пятнадцать человек было убито и десятки ранены. Полиция стреляла главным образом в землю, и рикошетирующие пули и обломки гранитной брусчатки стали причиной многих жутких ранений. Руководителей и большинство раненых утащили люди CA, не встречая помех со стороны полиции.

Мчась по Арчисштрассе по пути к себе домой, я увидел приближающуюся с севера открытую машину. Она, визжа тормозами, остановилась, и в ней сидели Эссер, Аман, Дитрих Экарт и Генрих Гофман. В шуме и гаме взаимных расспросов я сообщил им новости, как они были мне известны, и мы все направились на квартиру Гофмана, находившуюся неподалеку, чтобы скоординировать свои планы. «Остается лишь одно. Мы должны немедленно выбраться из Мюнхена, – заявил я им. – Через границу в Зальцбург или Инсбрук, а там посмотрим, как мы сможем реорганизоваться». Мы спешно распрощались и рассеялись в разные стороны.

Мне вдруг пришла в голову мысль, что адмирал фон Хинтце, которого я хорошо знал, в состоянии помочь мне выбраться. Я ожидал, что меня в любой момент схватит полиция. Я был легко узнаваемой личностью и хорошо известен своей близостью к Гитлеру. Тем не менее я решил нанести краткий визит в отель «Ляйнфельдер», где проживал адмирал. «У вас есть паспорт?» – спросил меня Хинтце. Мне пришлось признаться, что такового нет – еще одно свидетельство, насколько плохо мы были организованы. «Господи, да у меня их три!» – сообщил он мне. Однако он дал мне пару имен, и тем вечером я уже был в Розенхайме на австрийской границе. Там секретарь доктора помог мне тайно перейти границу, а на следующую ночь я был в Куфштайне, где находилась небольшая группа из четырнадцати железнодорожников, которые были нацистами. Семья одного из них, с чешским именем, держала небольшую цветочную лавку, и я провел ночь, проспав на черепичном полу под скамейкой с хризантемами. Полагаю, это можно было бы назвать моим первым политическим интернированием.

Самое последнее место, куда бы мне пришла мысль пойти, – это мой собственный дом в Уффинге, где меня наверняка ждали, чтобы арестовать. К своему удивлению, мне сообщили, что Гитлер выбрал как раз это место для своего укрытия. Конрад Хайден изложил совершенно искаженную версию этого эпизода, в котором предположил, что в тот момент в доме жила моя сестра и что Гитлер следующие сорок восемь часов провел в ее постели. Ничего похожего на правду. Моя сестра Эрна оставалась в Мюнхене, и, хотя по семейным причинам дом в Уффинге был зарегистрирован на ее имя, единственными жильцами там были моя жена, которая находилась на первом месяце беременности нашей дочерью, Эгон и служанка. Гитлер определенно испытывал одну из своих стерильных страстей к Елене, но она относилась к его экзальтации скорее как доктор относится к пациенту.

Поздно вечером путча в дверь кто-то постучал, и на пороге стояли Гитлер, доктор Вальтер Шульце – медик одного из батальонов CA, и еще два-три человека. Вывихнутое плечо Гитлера повисло, и он испытывал серьезную боль. Дело в том, что его вправили до конца только в ландсбергской тюрьме, куда он прибыл три-четыре дня спустя, и понадобился более качественный писатель, чем Хайден, чтобы объяснить, как человек с вывихнутым плечом мог провести следующие два дня в том же стиле, что и Тангейзер в Венусберге.

Гитлер спросил, не может ли он остаться на ночь. Моя жена, будучи в полном неведении в отношении происходящего, впустила его, а другие ушли. Она отвела ему маленькую спальню на чердаке, которую я забил своими книгами, а сама спала внизу с Эгоном и служанкой. Гитлер был совершенно угнетен и бессвязно говорил, но ей удалось составить по кусочкам нечто вроде отчета о том, что произошло. Одной из его главных тревог была убежденность, что его телохранитель Граф, который бросился вперед, чтобы заслонить Людендорфа и Гитлера в момент, когда полиция открыла огонь, погиб. На самом же деле этот человек, хотя и будучи тяжело ранен, выздоровел. Позднее по причинам, которые я так и не смог ни понять, ни простить, Гитлер просто уволил Графа, приняв на его место некую грубую личность по имени Джулиус Шауб, и больше не обращал на него никакого внимания.

На следующее утро моя жена сказала ему: «Господин Гитлер, ради вашего блага вы должны поискать другое место, чтобы спрятаться. Полиция наверняка придет сюда, может быть, просто в поисках моего мужа, а это слишком большой риск». Это он отчетливо понимал. По плану ему надо было дождаться приезда машины Бехштайнов, которая забрала бы его и увезла в безопасное место. Поэтому на данный момент он остался, большую часть дня проведя на чердаке в спальне, где кровать была покрыта двумя английскими пледами, которые я приобрел еще в студенческие дни, а он взял их потом с собой в ландсбергскую тюрьму.

В субботу после полудня появился еще один посетитель. Это был «друг» Грайнц, садовник Геринга, к которому я питал столь обоснованные подозрения. Он попросил разрешения поговорить с Гитлером, но, когда моя жена ответила ему, что Гитлера нет, он ушел и провел ночь на постоялом дворе Уффинга. У меня не было ни малейших сомнений, что он навел полицию на следы Гитлера, потому что вечером в воскресенье перед домом появилась пара грузовиков, набитых жандармами в зеленой униформе. Моя жена поспешила наверх, на чердак, и застала Гитлера в состоянии безумия. Он вытащил здоровой рукой револьвер и воскликнул: «Это конец! Но я никогда не позволю этим свиньям схватить меня. Я лучше сам застрелюсь!» Так случилось, что я научил свою жену одному из немногих трюков, чтобы выдернуть пистолет из чьих-то рук. Движения Гитлера были неловкими из-за вывихнутого плеча, и ей удалось отобрать у него эту штуку и засунуть ее в бочку с мукой объемом в два центнера, которую мы держали на чердаке для борьбы с периодически повторяющимися перебоями.

Гитлер несколько успокоился и через несколько минут уселся и нацарапал на листе бумаги политическое завещание. Розенберг назначался лидером партии, а Аман – его заместителем, Герман Эссер и Юлиус Штрайхер – другими членами квадрумвирата. Ниже Гитлер написал: «Ганфштенглю быть ответственным за сбор средств для партии», хотя откуда я должен был еще добывать эти деньги, для меня было загадкой. Более того, мне не по нраву была компания, в которой я оказался. О Геринге вообще не было упоминания, это было началом долгого периода затмения, во время которого Гитлер, все еще страдая от двойной игры фон Лоссова, вынес приговор почти всем членам офицерского класса как совершенно ненадежным личностям.

К этому времени у дверей появились какой-то лейтенант с парой жандармов. Они только что побывали на ферме моей матери, которая располагалась поблизости, где кололи штыками стога сена, разыскивая Гитлера, но сейчас были уверены в своем источнике сведений. Гитлер спустился вниз и не оказал физического сопротивления, но на пределе своих голосовых связок обрушил на них оскорбительные выпады, обвиняя их в нарушении присяги, потворстве расколу Германии и тому подобном, в том же духе. Лояльность полиции в предыдущие три-четыре дня менялась, как флюгер, по распоряжению ее старших офицеров. Посему они произнесли свои извинения и вежливо увели его.