Книга На тайной службе у Москвы. Как я переиграл ЦРУ - Хайнц Фельфе

Однако своими силами Германия никогда не сможет подняться, думал я. Для этого ей понадобится помощь держав-победительниц. И чьей помощью она воспользуется, на той стороне и будет ее будущее. Однако я не мог что-либо предпринять, война еще не кончилась. Так что мне просто приходилось ждать.

Я занимался различными мелкими делами, например выводом из лагерей для военнопленных наших агентов, которые после оккупации районов их действия канадскими войсками свернули свою работу. Будучи в английской военной форме, они сдавались в плен немцам, а затем уже связывались со своими центрами. Я не мог избавиться от ощущения, что использование этой агентуры было абсолютно бессмысленным и безрезультатным. Через одного из таких агентов канадская контрразведка, несомненно, вела с нами игру, организовав его возвращение к нам. Уже в момент его вербовки нами за год до этих событий он являлся сотрудником английской контрразведки, а теперь действовал как агент-двойник. Для меня он оказался полезным хотя бы тем, что, когда я попал в канадский плен, он позаботился о том, чтобы со мной обращались так же корректно, как я обращался с ним.

С приближением конца войны наша жизнь становилась все более беспорядочной. Трусливое самоубийство Гитлера меня не тронуло. Однако последствием его было то, что по приказу гросс-адмирала Деница, назначенного Гитлером в качестве своего преемника, в Нидерландах начали формироваться полки морской пехоты для их вывода в Германию. Я стал командиром роты в одном из таких полков.

Когда 8 мая 1945 года произошла капитуляция, я оказался в плену на небольшом острове у Нидерландского побережья, поскольку намеченное отступление в Германию не состоялось. 31 мая 1945 года окончательно рухнули мои мечты вернуться на родину вместе с полком морской пехоты и с моей ротой. В этот день меня формально взяли в плен, и начались мои мытарства по лагерям и допросам.

В плен нас взяли канадцы и затем доставили в старую крепость с казематами, окруженную рвом с водой. Здесь нас рассортировали. Всего имелось пять категорий лагерей, учрежденных английской секретной службой, — с номерами от 010 до 050. Те, кто попадал в категорию 050, были кандидатами в покойники. Я попал в категорию 030, которая означала, что я все же считался «весьма опасным» военнопленным. Однако англичане и голландцы, которые в качестве представителей Интеллидженс сервис допрашивали меня, при всей строгости допросов, были очень корректными. Они даже стали относиться ко мне как к своему коллеге. Один из них, отправляясь в Германию, согласился взять у меня письмо и опустить его там в почтовый ящик, поскольку обычная почта из Нидерландов еще не ходила.

Со временем у меня сложились довольно дружественные отношения с моими следователями. Одной из причин этого явился мой рассказ о сбыте фальшивых английских почтовых марок, когда я привел текст сопроводительного письма, анонимно направленного торговцам вместе с фальшивками. Как я уже писал выше, это письмо содержало просьбу к торговцам, продавшим марки, — после вычета накладных и комиссионных расходов остальную сумму направлять в адрес английской миссии в Берне на специальный счет помощи сбитым английским летчикам, находившимся в немецком плену. Эти показания вызвали смех у мистера Ха, как называл себя один из допрашивавших меня офицеров, потому что ему показалось совершенно абсурдным, чтобы немец, да еще человек из Главного управления имперской безопасности, проявлял такую трогательную заботу об английских военнопленных. В общем-то он был не так уж и не прав, потому что в основе текста сопроводительного письма лежала, конечно, не забота, а продиктованная разведывательной необходимостью маскировка. Но как бы там ни было, а через несколько дней мистер Ха вновь вызвал меня в свой кабинет. Атмосфера совершенно переменилась. Следователь приветствовал меня крепким рукопожатием и любезно предложил мне чаю и сигарет. До сих пор такое было невозможно. Он сообщил мне, что он только что получил из Лондона подтверждение правильности моих показаний и хотел бы знать все подробности. Я мог только разъяснить ему, как в действительности было дело. Если любой логично мыслящий человек мог распознать, кто являлся инициатором этой акции с фальшивками, то он должен был и признать, что она подлежала маскировке, не важно, успешной или нет.

Во время последующих допросов я высказал мысль, что нет разницы в том, какому военнопленному я облегчил судьбу: английскому или советскому солдату. В любом случае это вопрос человечности, а не идеологии. Мое высказывание привело к тому, что на следующем допросе мистер Ха появился вместе со своим коллегой капитаном Весселем. Он был коммунистом, голландцем по происхождению. Так как я высказался за человечность по отношению к советским военнопленным, то его ненависть к немцам меня миновала. Вессель стал чаще появляться на допросах и вел со мной продолжительные дискуссии. Ему удалось раскрыть мне глаза на многие вещи, проблемы и обстоятельства, которых я раньше не знал. Тем самым он помог мне еще больше укрепить уже свершившийся внутри меня разрыв с нацистским прошлым и приобрести новые взгляды на общественные процессы. Это явилось предпосылкой для будущего развития моего хода мыслей: безоговорочно порвать с собственным прошлым.

Еще одной причиной хороших отношений между мной и моими следователями было, возможно, то, что во время допросов я не вел себя как побежденный и не спешил выказывать, в отличие от многих других, верноподданнические чувства. По-видимому, это им импонировало. Да и зачем мне было вести себя таким образом? Мне не в чем было себя упрекнуть. Это подтвердилось, когда были получены касающиеся меня справочные документы.

Наконец, была еще одна, возможно, решающая причина наших отношений: я прямо и искренне отвечал на все вопросы моих следователей о причинах последних событий и о тех явлениях в общественной жизни Германии, которые их интересовали или которых они не понимали.

Поскольку я откровенно отвечал на вопросы, то не скупился при этом на критические замечания. Например, на вопрос, как нацисты смогли привлечь на свою сторону целый народ и как вообще можно объяснить немецкую историю за последние двадцать лет, я ответил, что здесь в большой степени виноваты сами англичане. Аргументируя свою мысль, я сказал, что те, кто подвергал наш народ такому нажиму, какой нес в себе Версальский договор, не должен удивляться, если этот народ прибегнул к ответной реакции. По-видимому, это их убедило, во всяком случае, они ничего не возразили.

В конце допросов мистер Ха заявил мне: «Такие люди, как вы, нужны нам в новой немецкой полиции. Вы получите от меня письмо. После освобождения явитесь с ним к местному офицеру безопасности при военной администрации». В письме было написано, что я годен для службы в новой немецкой полиции.

Мои соображения насчет причин такого предупредительного обращения английских офицеров со мной субъективно, может быть, и правильны, но вскоре мне стало ясно, что дело здесь не столько в моей личности, сколько совсем в другом. В то время я неоднократно слышал от своих товарищей, что многим военнослужащим вермахта, сдавшимся англичанам, удалось избежать всей тяжести лагерной жизни и практически остаться на свободе в их прежних частях под командованием тех же офицеров, которые руководили ими и во время военных действий.