Книга Магнификус II - Иван Охлобыстин

В остальном обед прошел в традиционном для всех порядочных семей стиле – первой наполнили тарелку гостю, потом детям по старшинству, от самых маленьких, последними приступили к еде разомлевший от домашнего уюта Шарскун и счастливая от присутствия супруга Асушан.

После обеда Сергею оказали большое доверие и уложили его спать с десятком младших крысят, которые тут же облепили растерянного путешественника со всех сторон и мгновенно уснули.

«Самая заурядная, можно сказать, ситуация, – лежа, тоскливо думал тот, – сплю я в крысиной норе с крысятами под одним одеялом и даже не испытываю дискомфорта. Если так пойдет дальше, то я женюсь на крысе, и она отучит меня кусать ногти. Нет. Хочу жениться на Наоле. Буду пить кровь, если ей приспичит».

И он уснул. Все-таки сказались и перенесенная дорога, и пережитое потрясение от полета в капсуле инжи, и знакомство со строгой, но гармоничной культурой скейвенов.

– Вставай, лежебока! – толчком разбудил его Шарскун. – Я достал два билета в театр.

– Сколько времени? – недовольно пробурчал Второй.

– Двадцать пять без малого, – ответил скейвен. – Представление начинается ровно в двадцать пять тридцать. Надо торопиться. Если опоздаем, наши места отдадут студентам.

– Да, Конфуций и не мечтал об этом, – кряхтел Сергей, поднимаясь с кровати и натягивая сапоги. – Студентам! Какого хрена? Мы взрослые люди. и скейвены! Нам должны места уступать, а не мы.

– Не ной, – хихикнул Шарскун. – Я узнал, что пьеса очень хорошая.

– Про что?

– Про королей и королев.

Очутившись в скейвенском театре, Второй отметил, что интерьер увеселительного заведения до поразительного схож с интерьером МХАТА. Даже обшивка кресел была того же шинельного цвета, разве что роль осветительных приборов выполняли многочисленные факелы, что, в свою очередь, придавало дополнительные пикантность и торжественность обстановке. Свободных мест в самом деле не было.

Ровно в назначенное время громыхнули литавры, и тяжелые бархатные кулисы разъехались в разные стороны, открывая искусно построенную декорацию замка. На сцене появились два скейвена-актера в костюмах стражников и с алебардами в руках.

– Ишонусах шук о шук хасоо, – продекларировал один из них густым баритоном и показал лапой на стену замка.

– Хишотух оосун! Ширусан мих цусахо ит, – пробасил второй.

Из ворот замка вышел худенький скейвен в бархатном камзоле и книгой в лапах.

– Перевести? – склонившись к другу, спросил Шарскун.

– Не надо, – отказался Сергей и добавил: – Я эту пьесу наизусть знаю.

– Интересная?

– У нас считается одной из лучших.

– Очень хорошо, – обрадовался проводник, – а то болтают всякое! Развратная пьеса, говорят. Глупые крысы!

– Толкни меня, когда он «быть или не быть» скажет, – попросил молодой человек, устраиваясь удобней в кресле и закрывая глаза.

К реальности его вернул взрыв бешеных аплодисментов. Сергей зевнул и посмотрел на Шарскуна. Тот утирал рукавом куртки заплаканную морду.

– Ну, как тебе? – спросил Второй.

– Клянусь Рогатой Крысой! Эту пьесу мог написать только скейвен! – воскликнул крыс. – Какая глубина! Какое благородство! Какая славная смерть!

– Автор, наверно, сейчас от твоих похвал в гробу переворачивается, – съязвил Сергей.

– Он что, нежить? – не поверил ему Шарскун.

– Лет как семьсот, – сообщил тот.

– Тебя обманули, – твердо заверил его скейвен и мотивировал: – Во-первых, нежить никогда не выбирает, убивать или нет. Во-вторых, пьесу покупал Танкуол за сто вагонов варп-камня у дручий. Танкуол настоящий ученый, а на сто вагонов варп-камня можно построить два таких города, как наш. Тебя обманули.

– Может быть, – подумав, согласился Второй, пораженный и мудростью выбора Танкуола и огромной стоимостью пьесы. – Теперь я точно уверен, что меня обманули. Тем более что сказал мне об этом типчик ненадежный.

– Потом скажешь, где его найти, – попросил Шарскун. – Его надо прирезать, иначе он нас всех опозорит.

– Буду вспоминать, – усмехнувшись, пообещал Сергей, мысленно представляя встречу своего институтского преподавателя литературы, зануды и взяточника, с хвостатым ценителем подлинной драматургии.

Покинув театр, путешественники направились по улице в противоположную от дома скейвена сторону. Ночной Эшинблант мало чем отличался от дневного, разве что прохожих было значительно меньше, и на всех перекрестках стояли вооруженные пиками солдаты в кожаной униформе.

– Это ночная стража, – на ходу объяснил крыс. – Нам нужно пройти до восточных ворот к торговым путям. Там мы сядем на тележку и через час приедем в пещеры под Наггаротом.

– Ты хоть с Асушан попрощался? – спросил Второй.

– Не напоминай мне о ней, я буду грустить, – взмолился Шарскун и поинтересовался: – Что ты думаешь о пьесе?

– Думаю, что надо было ему выбрать «быть» и не морочиться, – ответил Сергей, – дядька так и так хотел от него избавиться.

– Ты не понял! – заявил скейвен. – Гамлет не выбирал, когда говорил «быть или не быть», он удивлялся.

– В смысле?

– В смысле, что так жизнь устроена: хочешь не хочешь, а либо ты, либо тебя. До встречи с призраком отца он видел жизнь по-другому, хотел мира и счастья.

– Надо было Офелию забрать и сделать ноги.

– Нельзя было.

– Почему?

– Потому что от этого ничего не изменилось бы. Ну, взял, ну, уехал. И чего? Жизнь задаст тот же вопрос там, куда придешь. И опять – либо ты, либо тебя. Несовершенство этого мира. Хорошим можно быть только вопреки здравому смыслу. Хороший – это безумный.

– Тебе, дружище, надо было стать искусствоведом.

– У меня слишком большая семья для такой профессии.

– Понимаю. Да, ты ведь так мне и не сказал, Асушан родила или нет?

– Нет пока. Вот и ворота, – и Шарскун показал на массивные, бревенчатые створки ворот впереди. Перед воротами горел костер, у которого сидели три сонных охранника. Скейвен строго крикнул на них, они тут же поднялись, подошли к воротам и потянули за гигантский засов. Тот со скрипом отъехал в сторону.

– Прощай, город мечты Конфуция! – вздохнул Второй, напоследок оглянувшись назад. – Очень может быть, что я буду скучать по тебе. Во всяком случае, в старости точно.

– Почему в старости? – выходя наружу первым, уточнил крыс.

– Потому что в моем городе так о стариках не заботятся.

– Не завидуй, у нас мало кто до старости доживает.

– Да?

– Да. Я же говорю – несовершенство.

– Ты прав, Горацио.