Книга Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах - Лев Мечников

Говорят, старик Манцони плакал, читая некоторые страницы «Осады Флоренции». Действительно, страстное негодование внушает иногда ее автору порывы неподдельного, высокого лиризма. Но общий тон этого сочинения остается все же тоном рассудительного скептицизма с сильной примесью раздражения и желчи. Сидя один в своей маленькой келье в форте делла Стелла в Порто-Феррайо (на о-ве Эльбе), он с проницательной злобой смотрит на Италию и видит с одной стороны ее поработителей, с другой – переродившихся из граждан великой демократической республики смирных подданных смирного Леопольда. Все дальнейшие соображения и помыслы уходят у него на задний план перед этой картиной. В летописях Нарди, в «Storie fiorentine» своего учителя Макиавелли, он ищет не идеалов общественного устройства, а только образов или картин, которые бы еще ярче оттенили своим сопоставлением с ними современный гражданский разврат. Он призывает в возрождение во имя мщения, тогда как за несколько лет перед тем он сам говорил: «если Италии суждено возродиться, то, конечно, не во имя ненависти или мщения». Теперь он ведет другую речь: «вы слишком страдали», – говорит он своим итальянским согражданам, – «вынести больше вам не под силу; значит, вы победите».

Но будем ли мы счастливы вслед за тем? – спрашивает он все в том же длинном своем вступлении. «Che importa![107] Бросьте счастье, лишь бы возвратить эти дорогие для Италии дни. Горька радость мщения, но все же радость. Чем тяжелее нанесенная обида, тем более месть за нее радует сердце».

V

Первоначально Гверраци смотрел глазами соперничества на Мадзини, которого идеалистически-унитарные формулы итальянского возрождения не вполне удовлетворяли скептическим требованиям питомца Макиавелли.

В первых главах «Осады Флоренции» (по преимуществу в поучениях, которые умирающий Макиавелли дает своим друзьям) слишком приметно желание автора, так сказать, продолжать это свое соперничество и, в параллель к мадзиниевскому унитаризму, изложить свою собственную доктрину или систему национального возрождения. Мы уже сказали, каким образом заключение Гверраци на три года в тюрьму (по нелепому обвинению, будто бы он купил с преступною целью 40 000 ружей) весьма решительно повлияло на весь план его капитального сочинения. Посвящая этот свой труд Мадзини, Гверраци тем самым как бы указывает, что он уступает своему давнишнему сопернику пальму руководства делом возрождения, а сам довольствуется более скромной ролью трубача или глашатая, призывающего живые силы к возрождению, сосредоточивающего свои помыслы и усилия лишь на том, чтобы его призывный клич был доступен наивозможно большему числу бойцов и потряс бы до глубины души тех, кто его услышал.

В общей истории итальянского национального движения, взаимные роли Мадзини и Гверраци остались именно такими, какими мы их только что очертили здесь, т. е. Мадзини представляется нам организатором и агитатором; Гверраци же является деятелем чисто литературным, пробуждавшими итальянскую молодежь, собственно политическая деятельность Гверраци отразилась на итальянском движении гораздо слабее, чем его литературная деятельность.

Это, однако ж, нисколько не мешало тому, что чисто политические труды наполняли собой долголетнюю жизнь автора «Осады Флоренции» по меньшей мере настолько же, насколько и литературная его работа. Мы уже сказали, что, едва выйдя из ребячества, он уже встречается во всех политических кружках, иногда столь многочисленных в Тоскане, и везде играет очень видную роль либо инициатора (как, например, в «Accademia Labronica»), либо руководителя (как, например, в кружках, образовавшихся из посетителей покойного генерала Коллетты). Но только по основному складу своих воззрений и своего характера, Гверраци постоянно оставался деятелем чисто местным, тосканским. Его практический макиавеллизм весьма естественно побуждал его отдавать гораздо больше своего внимания прикладной стороне дела, чем общим формулам; а при разрозненности, которая еще тогда существовала между областями полуострова – быть общеитальянским деятелем в прикладном значении представляло решительную невозможность.

Мы видели, что уже в 1829 г. Гверраци, хотя и относившийся с скептической улыбкой к восторженным воззрениям Мадзини на итальянское возрождение, заключил, однако ж, с ним союз, которого назначение не ограничивалось одним только совместным изданием либеральнолитературной газеты. Связь Гверраци с мадзиниевской ассоциацией была, однако ж, почти только номинальная и существенно состояла едва ли не в том только, что оба они равно признавали самую безотлагательную необходимость вывести Италию из того жалкого положения, в котором она была; оба одинаково понимали, что дело их иначе не может быть подвинуто вперед, как при объединении живых сил всех частей полуострова. Во всем остальном Гверраци предоставлялось действовать вполне самостоятельно. Он учреждал агентства по своему усмотрению во многих второстепенных тосканских городах, предпринимал подписки с патриотическими целями, организовал целое общество с целью вспоможения эмигрантам из только что побежденных Романий, часто даже без ведома Мадзини. Наконец даже в своих воззрениях на государственное единство Италии Гверраци довольно существенно расходился с Мадзини: для него единство это было вовсе не окончательной формой, в которую должна отлиться политическая жизнь возрожденной Италии, а только боевым орудием, необходимым во время борьбы. В идеале Гверраци был гораздо более федералистом, чем унитарием, но считал излишним поднимать этот вопрос в то время, когда еще и первые шаги к фактическому освобождению еще не были сделаны.

Все эти разногласия, чуть приметные вначале, не замедлили, однако ж, высказаться очень решительно при первой попытке к действию. Тотчас после окончательного поражения инсургентов в Романьях, между Мадзини и Гверраци готовился уже резкий разрыв. Поводом к нему послужило то, что Мадзини, разделявший насчет тогдашнего положения Тосканы заблуждение, распространенное во всей Италии и Австрии, считал момент крайне пригодным для восстания и требовал от тамошних своих друзей, чтобы они немедленно подняли знамя освобождения. Гверраци, изучавший положение на месте, возражал, находя исполнение мадзиневского требования неисполнимым. Из своего прекрасного далека Мадзини предполагал, что многочисленный элемент восстания в Тоскане составят беглецы из Романьи, которые действительно после поражения нахлынули в великогерцогские владения. Но великий герцог Леопольд, уступая требованию Австрии и папы, начал против них преследования; так что тосканские патриоты с трудом могли препроводить значительную их часть заграницу. Внимание всех итальянских правительств было возбуждено в высшей степени. Австрийские войска занимали почти центр полуострова. Деньги, которые Гверраци собирал по крупицам на патриотические предприятия, были все истощены на вспоможение беглецам из Романий, сам он, наконец, был арестован. Комиссия, назначенная для исследования его процесса, упорно добивалась от него, «куда он подевал 40 000 ружей»?

– «Да помилуйте, – отвечал он полицейскому комиссару Мейснеру, председательствующему в комиссии, – «ведь на покупку такого запаса понадобилось бы не меньше миллиона лир. Откуда у меня могли быть такие деньги?»