Книга Реверс жизни, или Исповедь миллиардера - Александр Кучаев

В свою очередь, проанализировав ситуацию, оставшиеся на свободе главари бандитов пришли к выводу, что первоисточником их бед являются предприниматель Александр Кригерт и его побратимщик Николай Гудимов, некогда проживавший в Минуринске, а затем вновь оказавшийся в их городе с частным визитом.

Как они узнали имя и фамилию моего моряка? Должно быть, его опознал кто-нибудь из старых знакомых.

Ненависть к этим двум субъектам снедала сердца злоумышленников и звала к отмщению, но пока, до поры, они вынуждены были спасать собственные шкуры.

…Никогда не было у меня столько свободного времени, как в дни пребывания в Ольмаполе. И возможностей поразмышлять тоже было предостаточно.

Едва болезни начали отступать, в голове моей снова зароились грандиозные планы по осуществлению различных проектов, связанных с новациями и изобретениями, прежде всего самыми фантастическими и подчас неохватными умом рядового обывателя.

Но для достижения чего-нибудь значительного мало разового улучшения самочувствия – необходим запас прочности, достаточно крепкое надёжное здоровье на долгие годы вперёд. Уж в чём-чём, а в этом я убедился на собственном опыте, будучи задавленным недугами и находясь в полной беспомощности.

Посему помимо употребления напитка жизни и работы с солнечными лучами, а также еженедельного лечения на заимке я чуть ли не с утра до вечера занимался совершенствованием своих физических данных.

В основном это были продолжительные многокилометровые прогулки в окрестностях города, утренние и послеполуденные или вечерние купания в Ольме и вообще постоянное пребывание на свежем воздухе. Кроме того, я возобновил занятия хатха-йогой, которой увлекался в юношеские годы, и эта древняя индийская практика также приносила определённую пользу в плане укрепления моего тела и духа.

Постепенно силы возвращались, я вновь становился уверенным в себе человеком, и надежды на полноценное будущее становились всё более реальными.

Мне было около тридцати, а личная жизнь моя всё ещё оставалась неустроенной. Наверное, поэтому меня всё чаще посещали мысли о большой любви и о той единственной, которую хотелось бы боготворить и нежить. Посещали даже в период тяжёлого болезненного состояния. Но в те моменты мысли эти носили печальный оттенок несбыточности.

По статистике одиннадцать процентов населения Ольмаполя составляли татары. Кроме православных церквей, синагоги, дома баптистов здесь стояла мечеть, возведённая в последние годы, и ежедневно с вершины её минарета ближние окрестности оглашал голос муэдзина, усиленный динамиком.

И в соседях у тёти Оли, слева от неё, тоже проживала большая татарская семья, в которой кроме отца с матерью было ещё шестеро детей и дед с бабкой.

Главу семейства звали Анвар Мустафин. Это был справный, физически сильный мужчина среднего роста, при советском строе работавший сварщиком судоремонтного завода.

Большую часть времени он занимался строительством лодок, яхт и катеров. На подворье у них стояли и почти готовые маломерные суда, и с только начинающимся остовом. Главным подручным у Анвара был его тесть – ещё крепкий старик лет семидесяти.

Нередко на помощь им приходил ещё один татарин по имени Зуфар, а по фамилии Гараев, дальний родственник наших соседей; это был мужчина сорока с лишним лет – мощный такой, рослый, в ранней молодости мастер спорта по вольной борьбе. На своём небольшом грузовичке Зуфар привозил листовое железо, дерево и прочие материалы и механизмы, необходимые в их предприятии.

Чаще всего строительство велось под заказ.

По окончании его очередная яхта или катерок немедленно доставлялись к Ольме, спускались на воду, и дальше они своим ходом прямиком двигались к заказчику. За штурвалом всегда стоял Гараев, в недавнем прошлом речной судоводитель. Обычно это были моторные суда, но однажды я видел, как корабелы спускали на воду парусно-моторную яхту и Зуфар ловко управлялся и с парусами.

Однако это всё присказка.

Из шестерых детей старшей у Мустафиных была двадцатичетырёхлетняя дочь Рауя – высокая, стройная, красивая, с какой-то особой женственной походкой, говорившей об изяществе натуры и одновременно о незащищённости и стеснительности, как мне казалось. «Цок, цок, цок», – стучали её каблучки.

Много позже она поделилась со мной тайной своей поступи. «Ходить надо так, будто между ягодичками зажат пятачок, – сказала Рауя. – Тогда походка обретёт свойственную только тебе неповторимую грацию и привлекательность».

Она всегда хотела выглядеть интересной, пленительной особой в глазах других людей – даже после знакомства со мной, – и я прощал ей эту маленькую слабость.

Черты лица её были европейские, но при более внимательном взгляде можно было различить в них и нечто азиатское. Волосы – длинные, до пояса, чёрные, подобно воронову крылу, слегка вьющиеся и жёсткие, как конская грива. От неё трудно было отвести глаза.

Сразу по окончании вуза Раую приняли в отдел экономики городской администрации, и один раз в неделю она выступала по телевизору с обзором экономического развития города и района. Короче, девушка была местной телезвездой. Броской, яркой, оставляющей неизгладимое впечатление. Программы с её участием пользовались большим успехом. Непонятно, как она до сих пор оставалась незамужней; желающих соединиться с ней брачными узами скорее всего было предостаточно.

Рауя много помогала своей матери по хозяйству: готовила еду, стирала, работала в огороде и выполняла многое другое. Нередко под её присмотром были и самые младшие братик и сестрёнка, детки примерно трёх-четырёх лет. Не исключено, что так повелось у них издавна, девушка привыкла к этой роли и уже не могла или не хотела от неё отказываться.

Чуть ли не ежедневно она попадалась мне навстречу, и мы начали приветствовать друг друга – по-иному было бы просто немыслимо и ненормально.

Впрочем, я здоровался со всеми членами этого большого семейства – и старыми, и малыми. Мне нравилось произносить татарское «исэнмесез», что означало «здравствуйте», или «сэлам», то есть «привет». Такое обращение вызывало у татар улыбку и настраивало на доброжелательный лад.

Мне сразу помнилось, что девушка поглядывает на меня не так, как на всех остальных, а более пристально и прочувственней, что ли. При определённой доли фантазии можно было бы даже сказать, что я вызываю у неё интерес не только как личность, но и как персона мужского пола.

Но в ту изначальную пору нашего общения мне, тяжело больному человеку, было ни до чего, и её взгляды я в общем-то пропускал мимо сознания, исключая появление каких-либо ответных эмоций. Да и какие любовные перспективы могли быть у человека с угасающим здоровьем и думающим только о конце дней своих?

После уже, когда мы сошлись достаточно близко, Рауя сказала, что в первую же нашу встречу на тротуарчике перед домом тёти Оли она увидела… Дословно это прозвучало так: «Я увидела красоту души человеческой. И глаза, в которых светился ум».