Книга Сеть для миродержцев - Генри Лайон Олди

Разбираясь во многом - от святых гимнов до лекарского дела, я всегда был равнодушен к светилам. Сойдутся? - возможно… или невозможно. Наступит? - пожалуй… или не наступит.

Но ждать, уставясь в небо, я никогда не умел.

А через полтора года, когда безумная идея оформилась догадками и определенными соображениями, перестав быть столь уж безумной, ко мне пришел Опекун Мира.

Пешком.

Во всяком случае, именно так он явился к моему костру.

Высокая корона-конус, серьги с крупными сапфирами-"синебрюшками" оттягивают мочки ушей, глаза полуприкрыты, обнаженное тело танцора, подвески пояса звенят крохотными гонгами, и гирлянда голубых лилий, редчайших на земле цветов, свисает почти до колен…

Ипостась "Наделения благами".

Хрустальная мечта наивных учеников-брахмачаринов: вот приедет Вишну, будет всем нам благо, реки простокваши, райские пределы…

- Решился? - без всяких предисловий спросил Опекун и поднес к лицу желтый лотос, который держал в правой руке.

Теперь, когда я вспоминаю все это, последняя деталь неизменно раздражает: воняло от меня, что ли, если он цветочки нюхать вздумал?

Может, и воняло… забыл.

- Да. - Я знал, о чем идет речь. И мало интересовался, откуда про мои тайные замыслы проведал Вишну-Даритель, светоч Троицы?

Поживите с мое у шептунов, угробьте собственного сына во имя знания, заставьте любящего отца проклясть вас - любопытство как рукой снимет!

У вас.

У меня - не сняло, но прибило к земле, словно огонь струями ливня… а угольки тлели, грозя новым пожаром.

- Тогда пошли, Жаворонок. Вместе пробовать станем. Хочешь пробовать вместе? В раю? Я пожал плечами. Можно и в раю…

- Пошли, Опекун. Это ничего, что я так, запросто?

Бог расхохотался, вспугнув соек в кронах деревьев.

- Я не Громовержец, друг мой Жаворонок! Попусту не громыхаю. Нам с тобой (он помолчал и подчеркнул еще раз это "с тобой") прекрасно известно, сколько весит проклятие мудреца! Глупо пытаться опробовать его на себе, поддавшись мимолетному гневу.

Кроме того, я умею отличать наглость от… от других мотивов.

- Куда идти? - перебил его я.

Сейчас мне отчетливо ясно: тогда я так до конца и не понял, что передо мной действительно Вишну. Или даже по-другому: где-то в сокровенных тайниках души, где хранятся чудовища - я не оговорился! - крылась надежда. Страшная, уродливая надежда: вот сейчас он рассердится, Преисподняя распахнет перед Жаворонком медные врата… и я, может быть, сумею там разыскать своего погибшего сына.

Мальчик мой… что ты скажешь мне?

- Прошу! - Опекун Мира гостеприимно указал пальцем на мой же костер, и пламя в ответ вытянулось к вечернему небу, окрасившись в ярко-изумрудный цвет.

Молодая трава вместо огня.

- Туда?

- Тебя что-то смущает, Жаворонок?

- Да нет… а нельзя ли по-иному? Ну, там хрустальная колесница или верхом на Гаруде…

- Извини, дорогой, колесницу я забыл прихватить. А верхом на Гаруде… не советовал бы. Искренне не советовал бы. Норов у него, у орла моего ясного - меня возит, а я боюсь: вот сейчас скинет да клювом, клювом… Давай уж лучше по старинке.

- Вот так прямо?

- Вот так прямо. Боишься?

Я встал и ничком упал в костер. Лицом вперед, чтобы не задумываться. Пламя охватило меня мгновенно, и я опоздал удивиться: боли не было. Ни боли, ни страха, ни ожидаемого, того, что иногда снится по ночам, заставляя вскакивать с криком. Ласка жидкого изумруда, запах хвои и "орлиного" алоэ, мириады пальцев заботливо бегают по телу, подушечками разглаживая морщины на коже, забираясь в самые потаенные ложбины, - и тело становится гладким-гладким, как отполированный клинок, еще ни разу не побывавший в горниле сражения. Струны поют об эфире между мирами, о небесных путях сиддхов, и рокот барабанов сливается с бряцанием цимбал, когда огонь впитывает тебя в себя, а ты сворачиваешься в его сердцевине комочком, семенем, зародышем…

…Очнулся я в Вайкунтхе. Тупо глядя на самшитовую табличку с надписью:

"Приют Вещих Мудрецов". Тогда еще - просто Вещих.

Не спится. Не спалось.

И спаться, по всему видать, не будет.

Зачем я вспомнил все это? Чтобы лишний раз усомниться в реальности собственного существования? Глупо… очень глупо. Или нет, скорее всего я нарочно забиваю голову всякой ерундой, чтобы не думать о том, что видел полчаса… уже час назад.

Боишься, Жаворонок?

Вспомни еще раз: ничего особо страшного или даже просто страшного не произошло. Просто ты вышел в коридор, маясь от бессонницы, спустился по лестнице и некоторое время стоял, держась за перила и глядя в ночь. В двадцати посохах от тебя стонала невидимая апсара, и промежутки между ритмичными стонами-вздохами заполнялись глухим порыкиванием. Ракшасы-охранники, когда им приспичит, редко успевали уводить райских красавиц в укромные места, довольствуясь малым: кустарник или даже того менее - тень от дерева.

Им хватало, они у нас простые.

А апсарам нравилось.

Я ухмыльнулся, вспоминая, как на первых порах мучился рукоблудием, добывая семя для зачатия Дроны. Хвала Вишну, увидел (ох и стыдно было!), посочувствовал, прислал апсарочку… Дальше все пошло как по маслу. По топленому. С пеночкой-корочкой. С… Ладно, хватит. А то пойду, присоединюсь к ракшасу-гулене!

Ноги сами понесли меня к детским покоям. Ноги умнее головы: вот погляжу на сына и пойду спать. Губы растягивались в улыбку: вспоминался вчерашний рассказ Шарадвана. У богатыря-мудреца на волосатом предплечье обнаружились два здоровенных синячищи, и он поначалу отмалчивался, не говоря, где их заработал. Наконец раскололся - это когда я предположил, что Десятиглавец согласился-таки сойтись с Шарадваном на кулачках!

- Детишки приласкали, - буркнул Шарадван со вздохом и пояснил, что позавчера сунулся разнимать своего Крипу и моего Дрону. В результате чего заработал два пинка, а синяки - это результат.

- Да тебя ж дубиной лупить - только дубину портить! - искренне изумился я.

- Так то ж дубиной… - вздохнул Шарадван-притворщик.

По его физиономии, заросшей бородой до самых хитрых в мире глазок, было видно: брахман-воин, завистник Рамы-с-Топором, счастлив.

Безоглядно.

…У входа в детские покои меня словно что-то остановило. Дверь оставалась приоткрыта - в раю змеи не заползут и хорьки не влезут, молоденькая нянька выскочила наружу и растворилась во мраке.

Да что ж она, детишек одних оставила?

Хорошо, что я не сунулся вепрем в детскую, не влетел сломя голову! Подошел ближе, прислушался: поют. Вернее, поет. Кто - неясно. А голос тихий такой, бархатный, течет-стелится, слов не разобрать, хотя и без слов понятно - колыбельная.