Книга Царь и царица - Владимир Хрусталев

В своем исследовании «Очерки русской смуты» генерал А.И. Деникин о посещении генерала М.В. Алексеева в Севастополе представителями «некоторых думских и общественных кругов» говорит следующее: «В Севастополь к больному Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета.

Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по его пессимистическому определению, “и так не слишком прочно держится”, и просил во имя сохранения армии не делать этого шага.

Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовившегося переворота.

Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за сим посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась.

Пока трудно выяснить детали этого дела. Участники молчат, материалов нет, а все дело велось в глубокой тайне, не проникая в широкие армейские круги. Тем не менее некоторые обстоятельства стали известны… предполагалось вооруженной силой остановить императорский поезд во время следования его из Ставки в Петроград. Далее должно было последовать предложение Государю отречься от Престола, а в случае несогласия, физическое его устранение. Наследником предполагался законный правопреемник Алексей и регентом Михаил Александрович.

В то же время большая группа Прогрессивного блока земских и городских деятелей, причастная или осведомленная о целях кружка, имела ряд заседаний для выяснения вопроса, “какую роль должна сыграть после переворота Государственная Дума”. Тогда же был намечен и первый состав кабинета, причем выбор главы его, после обсуждения кандидатур М. Родзянко и князя Львова, остановился на последнем»{125}.

Влиятельный деятель масонского движения А.Я. Гальперн также свидетельствовал: «Последние перед революцией месяцы в Верховном Совете было очень много разговоров о всякого рода военных и дворцовых заговорах. Помню, разные члены Верховного Совета, главным образом Некрасов, делали целый ряд сообщений – о переговорах Г.Е. Львова с генералом Алексеевым в Ставке относительно ареста царя, о заговорщических планах Крымова (сообщил о них Некрасов), о переговорах Маклакова по поводу какого-то заговора (Маклаков был старым французским масоном, но в русское масонство он не входил и едва ли вообще об их существовании догадывался). Был ряд сообщений в разговорах и даже заговорщических планах различных офицерских групп. Настроения офицеров в это время были вообще очень интересны, я присматривался к ним и сам, многое слышал от других, и основное, что меня поражало, – это полное отсутствие преторианских чувств, полный индифферентизм по отношению к царской семье. Политической активности в офицерских кругах было немного, преобладало пассивное ожидание неизбежного.

Организационно братство к этому времени достигло своего расцвета. В одном Петербурге в ложи входило 95 человек. Ложи существовали в Петербурге, Москве, Киеве, Риге, Ревеле, Нижнем, Самаре, Саратове, Екатеринбурге, Кутаисе, Тифлисе, Одессе, Минске, Витебске, Вильне, Харькове»{126}.

А.Ф. Керенский, правда, с чужих слов, подтверждал, что с генералом М.В. Алексеевым велись такого рода «беседы о перевороте» с осени 1916 г. Генерал, якобы соглашавшийся тогда с планами высылки императрицы, в Севастополе решительно отказал Гучкову в поддержке{127}. Сложно точно утверждать, как было дело в действительности, т. к. многие политические деятели и военные сразу же после Февральской революции намекали на свою причастность к заговору. Заметим, что позднее многие из них уже в эмиграции так же усердно открещивались от него.

Тем временем в Петрограде оппозиция возлагала на генералов Алексеева и Гурко большие надежды. Сам Гучков признавал: «Он[12] был настолько осведомлен, что делался косвенным участником»{128}. Следует заметить, что если верить данному заверению, то даже только это уже неплохой результат для осуществления заговора. Хотя, находясь в эмиграции и размышляя на эту тему, Гучков писал, что он до сих пор «остался в неуверенности» относительно того, «удалось ли бы нам получить участников[13], в лице представителей высшего командного состава… скорее была уверенность, что они бы нас арестовали, если бы мы их посвятили в наш план»{129}.

По сведениям министра внутренних дел царского правительства А.Д. Протопопова, А.И. Гучков вел переговоры с генералом В.И. Гурко, но проведенное в начале 1917 г. полицейское расследование это не подтвердило{130}.

В письме к Мельгунову тот же Гучков категорически сообщал, что «никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось»{131}. Правда, Мельгунов едва ли поверил этому, т. к. в своих трудах он отмечал, что в практике масонов был заведен порядок всячески отрицать свое участие в политических событиях.

В материалах ЧСК Временного правительства имеются показания бывшего царского министра внутренних дел А.Д. Протопопова от 28 июля 1917 г., где отмечалось: «А.И. Гучков считался человеком влиятельным в военной среде и сторонником перемены бывшего государственного строя. Царь особенно его не любил и общение с ним считал предосудительным. За Гучковым Департамент полиции следил, и о посещавших его лицах велся список. Донесение о посещении его генералом Гурко, полученное через агентуру департамента, было мною представлено царю; с царем же я имел разговор по поводу писем Алексеева к Гучкову и его ответов. Эти факты (письма Алексеева) были известны царю из другого неизвестного мне источника; знал ли он и о посещениях Гурко, не знаю; но царь, помимо департаментских сведений, имел сообщения, что я ранее также замечал. А.И. Гучков, по сведениям Департамента полиции, ранее делал собрания военных (на Сергиевской, дом не знаю) и членов Думы; это было до меня, и я докладов по этому поводу не делал, но, как я предполагаю из его разговоров о Гучкове, он был в курсе дела»{132}.