Книга Звёзды на небе - Элина Быстрицкая

Многие представляют, что фильмы снимаются сцена за сценой в определенной последовательности, продиктованной сценарием. На самом деле все выглядит иначе: снимаются те фрагменты картины, которые выберет режиссер. А его выбор зависит от готовности актеров, декораций, техники, света, места съемок, наконец, от его настроенности на определенный эпизод, определенную тональность на этот момент – словом, от множества объективных и субъективных условий, которые порою даже трудно объяснимы: так решил режиссер, и этим все сказано.

Элина Донская

Съемки начались на киностудии, в павильоне. Объект – «Курень Астаховых». Снимали сцену возвращения Степана Астахова из летних лагерей: он уже знал, что Аксинья ему изменяет с Григорием Мелеховым. Приехала к Андрею Томилину в лагерь жена и выложила все станичные новости. Томилин отозвал Степана в сторону:

«– Баба моя приезжала… Ноне уехала.

– А…

– Про твою женку по хутору толкуют…

– Что?…

– Гутарют недобро.

– Ну?

– С Гришкой Мелеховым спуталась… В открытую».

Так у Шолохова выписаны пока еще тихие раскаты надвигающейся грозы. Перед съемкой я читала и перечитывала то, что мне предстояло сыграть в первый день. Душой и сердцем пыталась понять, что чувствовала моя героиня.

«Степан стал на пороге, исхудавший и чужой.

Аксинья, вихляясь всем своим крупным, полным телом, пошла навстречу.

– Бей! – протяжно сказала она и стала боком.

– Ну, Аксинья…

– Не таюсь, грех на мне. Бей, Степан!»

Пока Степан размышлял, лежал на кровати, теребя темляк шашки, хлебал молоко, медленно жевал хлеб, Аксинья смотрела на него «с жарким ужасом». Мне надо было сыграть эту сцену и еще вот что: «Страшный удар в голову вырвал из-под ног землю, кинул Аксинью к порогу. Она стукнулась о притолоку спиной, глухо ахнула.

Не только бабу квелую и пустомясую, а и ядреных каршеватых атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову. Страх ли поднял Аксинью, или снесла бабья живучая натура, но она отлежалась, отдышалась, встала на четвереньки.

Закуривал Степан посреди хаты и прозевал, как поднялась Аксинья в дыбки. Кинул на стол кисет, а она уже дверью хлопнула. Погнался…»

Ничего подобного в жизни я не только не переживала, но и не наблюдала, не видела. Я могла лишь представить, как это могло быть. Но сила шолоховского таланта была такова, что я вдруг почувствовала себя Аксиньей, которую страшно избивает муж. И ощутила ее боль, безысходность, отчаяние, «жаркий ужас».

Я сыграла эту сцену так, что когда все кончилось и притушили свет в павильоне, села и расплакалась. Не решалась спросить, получилось ли, но по лицам режиссера, оператора, тех, кто был на съемочной площадке, поняла, что я сыграла так, как они и ждали…

Большим событием для меня стал выезд на съемки в Диченский. Я жила не на хуторе, а в Каменском. Уже тогда давали себя знать недуги прежних лет, и, чтобы успешно работать, не сойти с дистанции, я нуждалась в определенных бытовых условиях. Конечно, на хуторе их не было. Я вроде бы отделилась от всей нашей остальной киношной компании. Не оставалась с коллегами по вечерам, не поднималась с ними ранними утрами. Я грустила по этому поводу, чувствовала себя немного обделенной. Но я вынуждена была жить именно так, чтобы постоянно быть в форме и состояние моего здоровья не отражалось на ритме съемок.

Дни мои были очень напряженными. На съемки я одевалась с утра. Надевала платье Аксиньи, набрасывала на плечи платок. И так ходила до вечера – весь съемочный день. Конечно, я выделялась среди жителей хутора – ныне станичники носят те же платья, костюмы, что и горожане в других районах России. Правда, местные старушки ходили в длинных платьях, как в молодости, и я нередко ловила на себе их одобрительные взгляды. Для меня это было важно, так как больше всего я боялась выглядеть «ряженой».

Помните, С.А. Герасимов требовал, чтобы декорации вписались в пейзаж? А мы, актеры, должны были вписаться в необычную для нас среду.

Местные казаки относились ко мне очень хорошо, неизменно приветливо здоровались, и вскоре я стала среди них чуть ли не своей. Эти удивительно тактичные люди не донимали вопросами-расспросами, не глядели в спину. У них была своя гордость, воспитанная десятилетиями, если не столетиями свободной жизни, основанной на жесткой ратной дисциплине и очень своеобразной «казачьей» демократии. Я была поражена, когда во многих казачьих домах-куренях увидела сделанные с любовью деревянные сундучки, в которых хранились парадная казачья форма, регалии, знаки отличия. А на крышке сундучка – фотографии государя Николая II и его владельца в полной форме и при оружии… Во многих домах на почетном месте были фотографии отцов, дедов и прадедов с наградами за ратную службу. И ничто – даже жесточайшие репрессии – не в состоянии было изменить эти традиции. Я думала тогда: кому они служили? Императору? Отечеству? Скорее всего, эти понятия у них совпадали.

Моя Аксинья была дочерью вольного казачьего племени, и я пыталась играть ее именно такой – свободолюбивой, гордой, отчаянной в любви к жизни. Иногда я мечтала: вдруг встречусь с Аксиньей… о чем ее спрошу?

Казаки говорили, что Аксинья еще жива, она живет километрах в девяноста от места съемок.

– Шолохов знает, где она, только молчит. Ты его спроси – тебе он скажет.

И я действительно спросила Михаила Александровича, как только его увидела. Это было, когда мы ехали из Москвы на съемки. Герасимов и Шолохов находились в одном вагоне, а я и Глебов – в другом. Герасимов пригласил нас с Глебовым к себе. Мы пришли, и именно тогда я впервые увидела Шолохова. Яркие синие глаза – небо тогда было очень ясным, и глаза Шолохова были такого же цвета. Мы вышли из вагона на какой-то остановке: поезд стоял минут двадцать, хотелось подышать – была привольная степная погода, начало лета или поздняя весна… Я улучила момент и сказала Михаилу Александровичу:

– Мне очень хотелось бы познакомиться с Аксиньей.

Я не просто поверила казакам. Аксинья в «Тихом Доне» была такой, что я не сомневалась – Шолохов ее знал. И, конечно, позволяла себе думать, что, возможно, он не только был с нею знаком, а их связывали глубокие романтические чувства. Аксинья со страниц знаменитого романа представала такой живой, реальной, как говорится, во плоти, что придумать такую женщину писатель просто не мог. Как и Григорий Мелехов, автор, то есть Шолохов, был влюблен в нее. Так я считала, так думаю и сейчас.

У актрисы и ее героини всегда сложные отношения. Я тоже любила Аксинью и пыталась, насколько это возможно, стать ею, думать и чувствовать, как она. Понимала, что это невозможно – слишком разными были наши жизни. Но я все-таки пыталась… И искренне верила, что Аксинья осталась в живых, было бы страшно несправедливо, если бы судьба ее не пощадила.

– Хочу познакомиться с Аксиньей, – повторила я упрямо Михаилу Александровичу. – Казаки сказали мне, что вы знаете, где она.