Книга История одиночества - Джон Бойн

— С вами все в порядке, отче?

— Извините. Не в то горло попало.

— С ним что-то не так, — продолжила Анна.

— Все так. По крайней мере, со мной, — перебил Эван. — Наоборот, все лучше некуда.

— Наоборот! — передразнила Анна, покачав головой.

— Что не так-то?

— Хватит уже, Эван! Чего ты выставляешься?

— Я всего-навсего сказал «наоборот», — недоуменно пожал плечами Эван.

— Веди себя как подобает.

— А я что делаю? Отче, разве я себя плохо веду?

Я не ответил и обратился к Анне:

— Что конкретно вас беспокоит?

— У него есть… друг, — после долгой паузы выговорила она.

Озадаченный, я переводил взгляд с матери на сына. У Эвана есть друг. Ну и славно. О чем тут беспокоиться? В теленовостях об этом сообщать, что ли?

— Друг, — повторил я.

— Хороший друг, — уточнила Анна.

— Очень, очень и очень хороший, — поддержал Эван.

— Вы меня запутали, — признался я.

— Они проводят слишком много времени вместе, — поспешно сказала Анна.

— Разве это необычно для друзей? — удивился я.

— Да ладно вам, отче. — Эван слегка утратил спокойствие, в тоне его сквозило раздражение. — Чего дурачком-то прикидываться?

— А если я не прикидываюсь? — Что бы там ни было, пока что я владел ситуацией. За долгие годы работы я приноровился к подросткам. Они меня не пугали. Я знал их как облупленных. Им меня не обескуражить, хоть вывернутся наизнанку.

— Это нехорошо, — сказала Анна.

— Что — нехорошо?

— О боже ты мой! — Эван театрально вздохнул и откинул прядь со лба. Я заподозрил, что этот жест он долго оттачивал перед зеркалом. — У меня есть друг. Его зовут Одран. Мы встречаемся. Вот и все. Мир не рухнул и прочее.

— Я тоже Одран, — сказал я.

Эван молчал, удивленно хлопая глазами.

— Не знаю, что я должен ответить? — наконец сказал он, в противной американской манере превратив утверждение в вопрос.

— Тот Одран голубой, — доложила Анна.

— Это не прилагательное, а существительное, — поправил ее Эван.

— Чего? — обернулась к нему Анна.

— Ты слышала.

— Видали, даже не скрывает. — Анна перевела взгляд на меня: — Ни капли стыда.

— Понятно, — сказал я. — Этот Одран твой одноклассник?

— Вот еще! — Эван негодующе фыркнул, словно я зачислил его в Ку-клукс-клан.

— Но он учится? Или уже взрослый?

— Блин! Конечно, учится. Он не шалопай какой-нибудь. Просто из другой школы. Нормальной. Куда и девочек берут.

Я переваривал новость и, признаюсь, был смущен.

— Тебе не нравится твоя школа? — спросил я.

— Нет, конечно. Там одни дикари. Все разговоры о регби, дрочке и манде.

Анна задохнулась, и я прикрыл глаза, чтобы не смотреть на нее. Пусть я неплохо разбираюсь в подростках, но обычно их матушки не сидели рядом, когда те говорили о подобных вещах.

— Полегче, Эван, — сказал я.

— Виноват, — тотчас извинился он. — Сказал, не подумав.

— Да уж.

— Я к тому, что в школе Одрана ребята не зациклены на всякой фигне, понимаете? И не обмирают от страха.

— А что, в твоей школе ученики напуганы?

— Вы уж извините, отче, но, по-моему, все скопом наложили в штаны.

— Из-за чего?

— Из-за того, что умнее, чем кажутся.

Я задумался.

— Что-то я не понял, — сказал я.

— В нашей школе не идиоты, — пояснил Эван. — И вы, и я это знаем. Там смышленые ребята. Образованные. Из хороших семей. И всем им хватает ума понять, что через два года учеба закончится и нынешние короли регби до конца дней своих будут конторскими крысами либо станут учительствовать в этой самой школе. Каждый обделался от мысли, что его маленькой драгоценной жизни вот-вот придет конец, тогда как у всех других, для кого мир не ограничен школой, она только начнется.

Я кивнул. Все верно. Ничего нового. Я многажды был тому свидетелем.

— И как это связано с твоим другом? — спросил я.

— В общем-то, никак, — помолчав, сказал Эван. — Я просто говорю, что он учится в другой школе. Вы спросили, не одноклассники ли мы. Нет. Вот короткий ответ.

— Он голубой, — повторила Анна.

— Может, хватит уже? — насупился Эван.

— И у вас сложились отношения? — спросил я, игнорируя реплику Анны.

— Ну, мы не женились и все такое. Хотя — да. Сложились. — Эван замялся, словно раздумывая, стоит ли делиться своими мыслями, и все же добавил: — Он классный.

— И вас, Анна, это беспокоит? — обратился я к его матери. Та смотрела в пол, лицо ее отражало душевную муку.

— А вас бы не беспокоило, что ли?

Я пожал плечами:

— Спроси вы об этом десять лет назад, я бы, наверное, ответил иначе. Видите ли, мой племянник — гомосексуалист.

— Перестаньте, отче, — отмахнулась Анна. — Не надо.

— Это правда.

— Быть такого не может.

— Это правда, — повторил я, не зная, как еще ее убедить. — Чистая правда.

— Будет вам. Мне от этого не легче.

Эван смотрел заинтересованно.

— Я не сочиняю, — пожал я плечами.

Года два назад Джонас признался, что он гомосексуалист, но тогда я не очень понял, какого отклика он ожидает. Кажется, я не нашелся, что ответить. Я был растерян и слегка смущен, но не гомосексуальностью его, а тем, что в нем вообще есть какая-то сексуальность. Для меня он оставался мальчишкой, меня слегка коробило от мысли, что он кого-то желает или кто-то желает его, тем более что мне подобные страсти были чужды, и я не хотел говорить на эту тему. Нет, я, конечно, попытался. Я спросил, как он это понял, и Джонас ответил, что знает об этом с девяти лет, когда его растревожило видео Take That — клип песни «Молись». «Наверное, во всем виноват Марк Оуэн», — сказал он, я не понял, что он имел в виду, и не хотел выяснять. Но все же спросил, не заблуждается ли он в своей ориентации, и тогда Джонас поведал, что пару лет назад впервые в жизни влюбился в студента, по программе обмена приехавшего из Сиэтла. Они очень сблизились, много времени проводили вместе, и однажды на чьей-то квартире Джонас признался ему в своих чувствах. Вышло скверно. Тот, кого он считал другом, обошелся с ним очень жестоко. Настолько жестоко, что племянник мой все еще не оправился (и я это видел), распаляясь злобой к человеку, нанесшему травму молодому парню, который, уступив своему влечению, слишком сильно влюбился. Я не представлял, каково это — услышать, что кто-то меня любит. Но если бы вдруг кто-нибудь мне признался, я, думаю, по-доброму отнесся бы к тому человеку, независимо от его пола. Вряд ли на свете есть что-нибудь лучше такого признания.