Книга Увези меня на лимузине! - Анна Ольховская

– Угу.

– Работайте, мы мешать не будем.

Шаги, звук захлопнувшейся двери.

– Лешечка, не увлекайтесь, вы таки промочили подушку насквозь! И откуда у вас столько слюны? Вы что, шашлычок под коньячок представили? Ладно-ладно, можете не отвечать. Но глазки открывайте, да. Ой, что я говорю! Они ж открыты, хотя, конечно, так сразу и не скажешь.

Алексей криво улыбнулся (ровнее пока не получалось, левая и правая половины тела никак не могли достичь консенсуса и потому действовали вразнобой) и с трудом оторвался от созерцания внутреннего мира трещины на потолке.

Надельсон попытался вытереть ему лицо, но, наткнувшись на мрачный взгляд пациента, упреждающе поднял руки вверх:

– Все, Лешечка, все, я понял! Вы сами справитесь. Значит, договоримся так. Из комнаты вы начнете выходить недельки так через две. И не возражайте! Не забывайте выглядеть полным, пардон, кабачком. Тогда мне легче будет отбивать атаки вашей любимой женщины. Ой, не надо так смотреть, а то от доктора Надельсона останется неаппетитная куча пепла. Так, я сейчас запру дверь, и можете вставать. С полчасика позанимаемся физкультурой, а потом переключимся на речь.

Вот только очень плохо переключалось на речь, практически совсем не переключалось. Возможно, коровы мычание господина Майорова и поняли бы, с людьми же было гораздо сложнее. И это мучило Алексея больше всего. Ведь если бы он смог полноценно общаться с окружающими! Но ничего, кроме еле заметных кивков и покачиваний головой, Майоров изобразить пока не мог.

Хотя лично он считал, что этого вполне достаточно для встречи с друзьями. Артур, Виктор, Сергей Львович – они поймут. И будут задавать вопросы. А он сможет отвечать «да» или «нет».

Но Аркадий Натанович, очень боявшийся упустить свою выгоду, связаться с друзьями Алексея не спешил. Мало ли что! Рисковать тепленьким местечком и ежемесячной весьма внушительной суммой без стопроцентной гарантии Надельсон не собирался. К тому же… Майоров, в порядочности которого доктор не сомневался ни секунды, все равно вручит Аркадию Натановичу большой мешок денежек после выздоровления, так и зачем спешить? Если Надельсон позвонит сейчас, он получит-таки этот мешок сейчас, но лишится ежемесячных бонусов. А дотянув до более-менее нормального состояния пациента, мудрый Аркадий Натанович получит и бонусы, и мешок.

Поэтому доктор вытряхивал на Алексея целый ворох аргументов, пыль от которых поначалу заставляла Майорова чихать без остановки и вследствие этого не вникать в суть вещей и верить своему доктору.

А с другой стороны – что ему оставалось? Ведь Надельсон – его единственный союзник, он же – шанс на спасение. И пусть даже маленький бизнес доктора довольно быстро очистился от пыли аргументов и стал виден четко и ясно, но… и что?

Вот и приходилось Майорову делать вид, что он согласен с доводами Аркадия Натановича, и работать, работать над собой. До изнеможения, до вздувшихся от неимоверных усилий вен. До истерики. Истерики доктора Надельсона, справедливо опасавшегося за состояние сердечно-сосудистой системы пациента.

К середине марта внешний вид и некоторые восстановленные навыки Алексея, в целом выглядевшие довольно убого, Ирина сочла вполне приемлемым для презентации господина Майорова журналистам.

Но только журналистам, попытки друзей Алексея принять участие в заявленной презентации были подвергнуты обструкции за возможное деструктивное влияние на едва наметившиеся конструктивные подвижки. Разволнуется еще, перевозбудится от радости, и все лечение – насмарку. Или к насморку?

В общем, нечего тут сопли распускать.

Говорить к этому времени Алексей по-прежнему не мог. И хотя реальный прогресс в его состоянии был гораздо больше показываемого, но это касалось только физических возможностей. Причем тех, которые относились к двигательным навыкам и самообслуживанию. Алексей ходил уже вполне уверенно, освоил вело– и гребной тренажеры. Комплекс его ежедневных упражнений становился все сложнее и сложнее. Но ощущение здорового, послушного и тренированного тела все еще маячило на горизонте, кривляясь и дразнясь.

Майоров ненавидел собственное физическое убожество, ненависть являлась его вечным двигателем, гнала на тренажеры, выматывала до донышка. Но не могла заставить корявые пальцы удержать ручку и написать хотя бы одно слово. А еще – выговорить это слово. Да что там слово – слог. Мычание, гудение, хрип, вой – зоопарк в одном разбитом и кое-как перемотанном скотчем флаконе.

Если бы у него был доступ к компьютеру! Минут хотя бы на пять, он успел бы. Но увы… В комнату Ирины, где находился единственный в доме компьютер, Алексей проникать не решался. Да и не выходил он без сопровождения, по роли положено. А на время своего отсутствия мадам Гайдамак комнату запирала.

Но зато у Алексея было его солнышко, его окошко в мир любви и тепла, в утраченный мир семьи. Его дочь.

Малышка росла, ей исполнилось уже три месяца, и вместе с ней росла необъяснимая способность девочки общаться с отцом на расстоянии.

Теперь до Алексея долетало не только пушистое «папа!». Появились радость, удивление, жалость, и – любовь, и – тоска по отцу…

И – нежный образ мамы.

Глава 20

Это произошло около недели назад. Вечером, когда Алексей уже почти заснул, а может, и не почти. Вдруг стало необычно светло. Прямо на потолке завертелся странный круговорот, который постепенно увеличивался, сияя все сильнее. Пока…

Пока не появилось изображение. А еще – звук.

Похоже, это была ванная комната, причем, судя по виду – в богатом доме. Прямо над Алексеем склонилось улыбающееся, до краешков полное нежности лицо Анны:

– Любишь купаться, да, доча? Ну-ка, закрой глазки, я тебе водичку на макушку полью. Шампунь смоем, волосики заблестят, будут пушистые, кудрявые, как у папы. Как же ты на него похожа, лапа моя родная! – она говорила еще что-то, но Алексей уже не слышал: сердце бухало в груди так, что заглушало все звуки.

А потом картинка исчезла. И стало темно. Так темно, как бывает, когда после яркого солнечного дня попадаешь в подвал без окон. И так же пусто…

Был ли это сон? Или явь? Но, господи, как изменилась хомка! Похудевшее, осунувшееся лицо, заострившиеся черты, скорбные морщинки у крыльев носа, а еще – боль и тоска, пусть и хорошо спрятанные, но след их в глазах остался.

Что, что произошло за эти проклятые месяцы?!

Вдруг вспомнилась непонятная маета накануне аварии. Сердце тогда трепыхалось обезумевшим мотыльком, пытаясь вырваться на волю и лететь, мчаться. Куда? Алексей не знал, он вообще не мог понять, что происходит. Но виски стали гонгом, в который гремело: «беда, беда, беда!!!» Происходило что-то страшное, что-то непоправимое. А потом были авария, кома, заключение в личной тюрьме-коконе.

А потом родилась его дочь.

Что же происходило тогда? Какой кошмар спровоцировал своим кретинизмом господин Майоров? Может, лучше не знать, иначе можно сойти с ума? Ведь все теперь нормально, зайцерыб почти в порядке, пусть и выглядит, словно после тяжелой болезни. Но ведь после, после, а не до. И живет хорошо, в деньгах не нуждается. И, скорее всего, в нем, Алексее, тоже больше не нуждается.