Книга Остров фарисеев - Джон Голсуорси

Шелтон продолжал доброжелательно глядеть на маленького француза.

- Не всякий сумеет так кончить свою жизнь, - поспешил добавить парикмахер. - У человека бывают минуты слабости.

- Да, конечно, - согласился Шелтон.

Маленький парикмахер украдкой бросил на него скептический взгляд.

- Впрочем, - заметил он, - ведь это важно только для неимущих. Если есть деньги, то все эти проблемы...

Он пожал плечами. Легкая усмешка отчетливее обозначила морщинки у глаз, и он махнул рукой, словно хотел сказать, что об этом не стоит больше говорить.

Шелтону показалось, что француз отгадал его тайные мысли.

- Значит, по-вашему, недовольство свойственно лишь неимущим? - спросил он.

- Плутократ, мосье, - ответил маленький парикмахер, - отлично знает, что, попади он на эту galere {Галера (франц.). Здесь в смысле: "Стань он на этот путь".}, и ему будет хуже, чем бездомному псу.

Шелтон встал.

- Дождь прошел, - сказал он. - Надеюсь, что вы скоро поправитесь. Не откажите принять от меня вот это... в память о старом актере.

И Шелтон сунул французу соверен. Тот поклонился.

- Заходите, мосье, когда будете поблизости, я всегда счастлив видеть вас, - с жаром проговорил он,

И Шелтон ушел.

"...хуже, чем бездомному псу... - подумал он. - Что он хотел этим сказать?"

Шелтон сам почувствовал себя чем-то вроде такого бездомного пса. Еще месяц разлуки может убить всю сладость ожидания, может даже убить любовь. Его чувства и нервы были так напряжены из-за этого постоянного ожидания, что он реагировал на все слишком остро; все приобретало в его глазах преувеличенное значение, - так раздражает здоровых людей искусство, в котором слишком много жизненной правды. Самая сущность вещей обнаруживалась теперь для него со всею ясностью, подобно костям, проступающим сквозь кожу похудевшего лица: слишком уж явным было убожество невыносимо тяжелой действительности. Вдруг Шелтон увидел, что стоит перед домом своей матери, казалось, некая жажда утешения, некий инстинкт привели его в Кенсингтон. Судьбе словно нравилось перебрасывать его от одного полюса к другому.

Миссис Шелтон не выезжала из города и, хотя было первое июня, грелась у камина, протянув ноги к огню; на ее розовом личике, у глаз, были такие же морщинки, как у маленького парикмахера, только рожденные жизнерадостностью, а не духом протеста. Она заулыбалась при виде сына, и морщинки ее словно ожили.

- Мой дорогой мальчик, как чудесно, что ты приехал, - сказала она. - А как поживает наша милочка?

- Благодарю вас, отлично, - ответил Шелтон.

- Она, должно быть, такая душенька!

- Мама, - запинаясь, проговорил Шелтон, - я так больше не могу!

- Не можешь? Что не можешь, дорогой Дик? Вид у тебя очень озабоченный. Пойди сюда, сядь рядом и давай уютненько побеседуем. Не унывай. - И, склонив головку набок, миссис Шелтон с подкупающей улыбкой посмотрела на сына. А он, натолкнувшись на ее неиссякаемый оптимизм, почувствовал себя таким подавленным и несчастным, как никогда еще за все время своего испытания.

- Мама, я не могу больше ждать! - сказал он.

- Да что же случилось, мой мальчик?

- Все очень плохо!

- Плохо? - воскликнула миссис Шелтон. - Ну-ка, расскажи мне подробно!

Но Шелтон только покачал головой.

- Вы, надеюсь, не поссорились?..

Она запнулась: вопрос показался ей таким вульгарным, - его можно было бы задать разве что слуге.

- Нет, - чуть ли не со стоном ответил Шелтон.

- Знаешь, мой дорогой Дик, мне это кажется немного странным, проворковала мать.

- Я знаю, что это кажется странным.

- Послушай, ты никогда раньше не был таким, - сказала миссис Шелтон, беря его за руку.

- Да, я никогда не был таким, - с усмешкой подтвердил Шелтон.

Миссис Шелтон плотнее закуталась в индийскую шаль.

- О, мне так понятно, что ты переживаешь, - весело, с сочувствием проговорила она.

Шелтон сидел, сжав голову руками и пристально глядя на огонь - веселый и изменчивый, как лицо его матери.

- Но ведь вы так обожаете друг друга, - продолжала она. - И Антония такая прелестная девушка!

- Вы не понимаете, - угрюмо пробормотал Шелтон. - Дело не в ней... и вообще ничего не случилось - дело во мне...

Миссис Шелтон снова схватила его руку и на сей раз прижала ее к своей мягкой, теплой щеке, давно утратившей упругость молодости.

- О, я знаю! - воскликнула она. - Мне так понятно, что ты переживаешь!

Но по сияющей безмятежности ее глаз Шелтон увидел, что она решительно ничего не понимает. И надо отдать ему справедливость, он был вовсе не так глуп, чтобы пытаться что-то разъяснить ей. Миссис Шелтон вздохнула.

- Как было бы чудесно, если бы, проснувшись утром, ты посмотрел на все иначе. На твоем месте, голубчик, я прежде всего совершила бы большую прогулку, а затем отправилась бы в турецкую баню; потом я взяла и написала бы ей и все бы ей объяснила. Последуй моему совету, и сам увидишь, как все отлично уладится.

Загоревшись этой мыслью, миссис Шелтон встала и, слегка потянувшись всем своим крошечным, еще таким молодым телом, в экстазе молитвенно сложила руки.

- Дик, мой дорогой, ну сделай это! - воскликнула она. - Ты сам увидишь, как все будет чудесно!

Шелтон улыбнулся: у него не хватало духу рассеять ее иллюзии.

- И передай ей мой самый горячий привет, - продолжала она. - Скажи, что я жду не дождусь свадьбы. Ну, дорогой мой мальчик, обещай же мне, что ты так и поступишь.

Шелтон сказал:

- Я подумаю.

Миссис Шелтон, несмотря на свой ишиас, стояла выпрямившись, упираясь ножкой в каминную решетку.

- Не унывай! - воскликнула она. Глаза ее сияли; она явно наслаждалась собственным сочувствием.

Удивительная женщина! Сын не унаследовал от нее этого простодушного оптимизма, не покидавшего ее ни в радости, ни в беде.

Да, в этот день жизнь перебросила Шелтона от одного полюса к другому от француза-парикмахера, чей ум воспринимал все только критически и чьи худые пальцы трудились целый день, чтобы спасти его от голодной смерти, - к родной матери, которая готова была примириться с чем угодно, лишь бы это было представлено ей в надлежащем свете, и которая за всю свою жизнь не ударила палец о палец.

Вернувшись домой, Шелтон написал Антонии: