Книга Безмятежное зло - Яна Розова

Она вышла, Феня заперла дверь.

Феня шла, шла, шла…

Звонка от адвоката следовало ждать только завтра, поэтому сегодня превратилось в черную дыру ожидания. Само собой, Феня могла придумать для себя множество разных занятий, но ей не хватало силы воли. За что бы сейчас не взялась – все ее мысли все равно оставались бы прилепленными к той записи на видеорегистраторе: кто эта сволочь, что стреляла в Валерку?

Феня съездила к нему в больницу. Постояла у кровати, выслушала комментарии к состоянию больного от симпатичного сдержанного доктора и вернулась домой. Феня ничем не могла помочь другу, лежащему в коме.

Стоило найти себе дело. В конце-концов, в ее доме живет совершенно чужой человек, который ничего о себе не помнит, а она не знает, что с ним делать. А лучше всего было бы с кем-нибудь посоветоваться по этому поводу. Например, с папой. Феня тут же позвонила отцу и пригласила его на посиделки.

Он, конечно, был сильно заморочен внуками, ведь при ближайшем рассмотрении их хваленая самостоятельность оказывалась весьма относительной. Даже самый старший и самый ответственный из триумвирата Валеркиных отпрысков Илья все-таки оставался сущим ребенком, а ныне – ребенком, испуганным ранением отца. Они все были напуганы, возможно, именно поэтому мальчишек мотало во все стороны, как бельишко на ветру.

– Вот, еду из школы, – сообщил папа, едва переступив порог квартиры дочери. – Вызвали меня, так как внук Илья был пойман на курении. Что мне теперь с ним делать? В угол поставить?.. У Даньки, оказывается, три двойки по математике, а Степа дерется. Сегодня ударил девочку. Она, правда, на две головы выше и дразнилась: «А твой папа – в коме!». Я не понимаю, чем она хотела обидеть моего внука?.. И внука не понимаю…

Владимир Николаевич говорил шутливым тоном, скрывая свой страх. Прежде ему не приходилось воспитывать мужчин – у него были две дочери, в детстве – приближенных к идеалу, а со своей немецкой женой они детей не завели. Вернувшись из Германии, папа только баловался и веселился с внуками, оставляя серьезные вопросы отцу-герою Валерке. Теперь же деду пришлось осознать: одно дело с детьми развлекаться, а другое – заставлять их есть борщ и делать уроки. Прочное взаимопонимание неожиданным образом улетучивается, между старшими и младшими вырастают колючие кустарники, небо становится с овчинку.

Папа прошел в комнату, где увидел Богдана. Владимир Николаевич знал о его существовании, так что не очень удивился. Внимательно обозрел гостя и поздоровался.

Богдан встал с дивана:

– Здравствуйте!

– Это мой папа, Владимир Николаевич, – представила Феня. – Мы вместе подумаем, что нам теперь делать. А это – Богдан.

Мужчины обменялись рукопожатием.

Феня поставила на столик бутылку коньяку.

– Шурик, если у Богдана было сотрясение мозга – то пить ему нельзя, – позаботился Владимир Николаевич. – Вот сок есть…

– Я и не знаю – было или нет, – произнес Богдан.

– Ну, ладно, чуть-чуть можно, – решила Феня.

Она налила коньячку себе и папе – на два пальца, Богдану в бокал только капнула.

– Так что с вами случилось? – Спросил папа. – Кто вы?

Богдан опустил голову. В смешной Фениной майке он выглядел очень несуразно, но это как-то даже подчеркивало его физическое совершенство. Владимир Николаевич не доверял мужчинам с роскошным экстерьером, часто замечая, что таким самцам мерещится, будто их внешняя привлекательность окупает отсутствие достоинств личности. Из категории красавчиков выгодно выделялись только те мужики, которые к своей внешности относились равнодушно. Весь вечер Владимир Николаевич приглядывался к Богдану, размышляя, к какой категории относится этот фрукт и чего ждать впоследствии, но так и не пришел ни к какому выводу.

Он заметил, что дочь смотрит на своего найденыша спокойно и внимательно, как и всегда, но вроде бы чуть дольше задерживая на нем взгляд, чем этого требовала ситуация. Или показалось?..

– Это смешно, но как раз того, кто я, я и не помню, – сказал Богдан тихо.

– Почему же смешно? – Спросила Феня, делая глоток коньяка.

– Не смешно… я не так сказал – странно, – поправился Богдан, поднимая на свою спасительницу глаза. Цвет их был не просто голубым, а даже лазоревым. Таких ярких глаз Феня раньше не встречала.

Владимир Николаевич заерзал на диване, Феня кашлянула и спросила:

– А что ты помнишь?

– Ну, я говорил уже – тебя, – он улыбнулся. – Ничего не было до этого.

– А чувства? – Снова стала допрашивать Феня. – Ты сейчас спокоен?

– Да.

– А днем?

– Я пытался вспомнить, что было со мной. Ага… И когда я стал думать о прошлом, мне стало страшно.

– А злость? Ты испытывал злость?

– Ну… вроде, нет.

Феня отпила еще глоточек коньяку.

– Ладно, – кивнула она Богдану, – ты сказал, что не можешь попасть в полицию. Почему?

На лице Богдана отразилась мука, будто груз воспоминаний был невозможно тяжел.

– Не помню!

– Хорошо, – решил Владимир Николаевич, – будем постепенно вспоминать.

Они посидели еще немного, попивая коньячок. Владимир Николаевич рассказывал о внуках – начал он тоном светским, примеры приводил в анекдотической форме, да через три минуты незаметно для себя сбился на жалобы.

Пока папа поскуливал, Феня припомнила свой собственный опыт общения с малышами. Варьке было всего лет пять, не больше, и Наташка повезла ее к стоматологу – удалять молочный зуб, пораженный злым кариесом. Прежде Варька посещала стоматологов и ничего против них не имела, тем более, что после неприятных процедур ее отводили в приятный «Детский мир», где обычно экономная Наталья позволяла дочери отрываться по полной. Варька приходила в клинику с широкой улыбкой – и также оттуда уходила. Но на старуху случилась проруха: на этот раз прием вела новая молодая докторша, а она терпеть не могла детей. Особенно бесили ее (как рассказывала позже Наташка) дети пухлые и веселые. Увидев Варьку, докторша первым делом заявила, что здесь не цирк и нечего веселиться, потом достала здоровенные зубодергательные плоскогубцы и покрутила ими у носа уже скисшей Варьки. Глаза девочки стали большими как плошки и сразу же – мокрыми, а потом Варька закатила такой рев, что докторица, которой не нравились веселые дети, аж расцвела. Зуб, конечно, остался невырванным.

На обратном пути Наталья вместе с опухшей от слез Варькой заехали к Фене. Возникла новая проблема: теперь Варька ни в какую не хотела идти к стоматологу, даже пусть к совсем другому доктору, любящему веселых толстячков. Она начинала, хныкать лишь только мать заводила об этом речь, и Наташка уже не знала, как ей уговорить ребенка повторить попытку избавиться от зуба. В глубоком отчаянии она призвала на помощь Феню. Феня и помогла: она рассказала Варьке, как это вредно – иметь во рту гнилой зуб, какие в нем живут бактерии и микроорганизмы и что будет происходить с самой Варькой, если этот зуб ей не удалить. Рассказывая, Феня сильно увлеклась. На слове «сепсис» Наталья пнула ее в бок, но пинок остался незамеченным. В финале речи, где описывались безутешные мама и бабушка, стоящие над маленькой Варькиной могилкой, Феня наконец-то обратила внимание на остекленевший взгляд ребенка и смолкла на полуслове. Несколько секунд тяжелой тишины разбил истошный детский вой: «Мама, я скоро умру!». Наташка три дня не разговаривала с лучшей подругой, а в следующий раз Варька согласилась пойти к стоматологу только через год.