Книга Других чудес не нужно - Диана Рейдо

– Похоже, хорошо, – сказала Динни и не узнала собственного голоса.

Но когда она попыталась приподняться, то упала обратно на подушки от нахлынувшей на нее слабости.

– Что произошло? – спросила она. И тут же все вспомнила. – Не могу в это поверить. Она была такая милая, такая живая и искренняя… Но сколько же я так лежу?

– Два дня, – сказал Алан.

Динни усомнилась в том, что хорошо его расслышала.

– Как произошла авария?

Алан пожал плечами.

– Машина была абсолютно исправна. Предполагают, что она не справилась с управлением из-за какого-нибудь эмоционального потрясения. Никто не знает, что случилось. Тебе обязательно надо поспать. Ты жутко бледная.

– Я не хочу спать. Мне надо с тобой поговорить. – Динни поняла, что Патрик ничего не рассказал Алану. – А почему в доме такая тишина? Где Меркьюри?

– Как ни странно, у Патрика. Он ни с кем не хочет общаться, но взял собаку на время, чтобы рядом был хоть кто-то. Честно говоря, если бы он не взял его сам, то я бы впихнул ему пса. Так он хоть чем-то занимается, иногда выходит на воздух. Было бы хуже, если бы он лежал пластом и ничего не делал, а он именно лежал бы и ничего не делал. Ну, или напивался бы. Так ему хоть немного, но легче. Собак он любит с детства. В этом мы с ним похожи.

Жаль, что только в этом, подумала Динни.

– Так ты поспишь?

– Нам обязательно нужно поговорить.

– Непременно. Но только когда ты выспишься. И поешь. Я приготовлю ужин.

– К черту ужин! – сказала Динни. Но в ее руке очутился стакан, от которого слабо пахло лаймом.

– Выпей пока.

– Я не хочу.

– Пожалуйста. Ради меня.

Динни покорно выпила. Алан взял стакан и вышел.

Она хотела одеться и спуститься следом за ним, но ее голова отяжелела. Она решила минутку полежать и уже тогда подниматься. Но едва ее голова коснулась подушки, как она забылась крепким сном. Напиток был со снотворным эффектом.

Ужин, запланированный Аланом, не состоялся, так как Динни проспала до обеда следующего дня.

Проснувшись, она увидела на тумбочке коробку с деликатесными французскими пирожными. На коробке лежал листок бумаги – записка от Алана.

«Мне очень жаль, что снова пришлось оставить тебя. Дела в офисе безотлагательно требуют решения и моего обязательного присутствия. Я постараюсь побыстрее освободиться и приехать. Завтра в офисе меня не будет. Завтра состоятся похороны. Не знаю, в состоянии ли ты идти. Но, если ты будешь там завтра со мной, мне будет легче. И мы сможем поддержать Патрика. Не знаю, есть ли у тебя что-то черное. Весь твой гардероб очень жизнерадостных тонов. Да ты и сама – вся моя жизнь. Я безмерно сочувствую Патрику. Не представляю, что было бы со мной, потеряй я тебя навсегда.

P.S. Пожалуйста, ешь пирожные. Тебе нужны силы. Я позвоню. Алан».

Прочитав записку, Динни расплакалась по-настоящему.

Она плакала навзрыд, взахлеб, не зная, как успокоиться и что ей теперь делать.

Она потеряла самое дорогое, что у нее было, даже не замечая толком этого.

Пусть и невольно, но она послужила причиной гибели другого человека.

Она понимала: из-за того, что у нее не хватило сил удержаться от соблазна, произошла трагедия. За ее удовольствие было заплачено чужой жизнью.

Динни думала, что слезы никогда не закончатся. Но через какое-то время она просто устала плакать. Подушка стала мокрой от слез.

Динни покосилась на коробку с пирожными. Потом она просто сказала себе, что это последний подарок Алана. Развязав ленточку, она потянула первое пирожное в рот.

Сладость шоколадного крема смешивалась с ужасно солеными слезами.

На пятом пирожном Динни приняла решение.

Алан ничего не узнает до тех пор, пока не состоятся похороны Линды и Патрик не вернется обратно на Кипр.

Вряд ли он полетит за Патриком туда выяснять отношения…

Во всем случившемся виновата только она, Динни.

Вернее, не так: она несет ответственность за происшедшее. Если бы она твердо отказала Патрику, если бы она уверенно пресекала все его ухаживания и попытки соблазнения, ничего бы не произошло.

В конце концов, если она оказалась бы не в состоянии справиться с домогательствами Патрика самостоятельно, ей просто-напросто пришлось бы рассказать обо всем мужу.

Но и тогда ситуация разрешилась бы не с такими серьезными последствиями…

Алан узнает о случившемся только тогда, когда все уже будет позади. Решение принято и собственному обсуждению и пересмотру не подлежит.

22

Небольшая группа людей, одетых в черное, казалась просто большим куском вывернутого из земли дерна на зеленом фоне травы. Пока еще зеленом…

Потихоньку вступала в свои права шотландская осень. То тут, то там в листве проглядывало матовое золото или безудержный бронзовый росчерк. Реже – бордовый и красный цвета.

Динни так впоследствии и не поняла, откуда у нее взялись силы на это все.

Поиск черного закрытого платья накануне днем, затем вечерняя беседа с Аланом. Ночью они занимались любовью, и он шептал, как она дорога ему, как он боится потерять ее и как не хочет отпускать от себя.

А Динни, мучимая угрызениями совести, никак не могла насладиться тем, что он пытался дать ей, в полной мере.

Наутро они почти в полном молчании собрались, оделись и отправились на кладбище, по пути заехав за Патриком.

Динни обняла его, чтобы утешить. Теперь у нее уже было ощущение, что она обнимает брата. Огня, искры и притяжения не было и в помине.

Но откуда у нее взялись силы, чтобы спокойно смотреть – именно смотреть, а не скользить глазами – на его измученное худое лицо, с которого словно смылся кипрский загар и природная смуглость. Смотреть, говорить слова утешения, поддерживать. Динни не знала, откуда у нее силы и каков их запас…

С Линдой на кладбище они прощались недолго. Динни впервые видела смерть так близко – смерть взрослого, здорового, знакомого и приятного для нее человека, женщины любящей и… любимой.

Потому что после похорон, когда гроб уже был опущен в землю и каждый кинул горсть земли на крышку перед тем, как начали зарывать могилу, Патрик не выдержал, сломался.

Он опустился на колени, закрыл лицо руками и зарыдал беззвучно, страшно. Динни опустилась рядом на корточки, и то же самое сделал Алан. Они обнимали Патрика, с трудом разбирая, что он шепчет сквозь судорожно сжатые пальцы:

– Я же любил ее… Как же так? Почему? Я ведь правда любил ее… За что? За что?!

– Пойдем, не надо. – Алан попытался поднять его.