Книга Девица с выкрутасами - Иоанна Хмелевская

— Так ведь он сам признался.

— Нет!

Господи, до чего же отчаянно это прозвучало. Перед судом разворачивалась настоящая трагедия. Просто горе горькое.

Судья чихать хотел на горе и трагедию.

— Подсудимый, как было дело?

На этот раз Климчак отвечать не рвался, встал медленно.

— Я её не насиловал.

— Но половой контакт был?

— Был.

— Вот видишь, — упрекнул свидетельницу бесчувственный старый пень.

Отчаявшаяся Карчевская лихорадочно искала, что ответить.

— Если сама набивается, а потом жалуется, как такую назвать?

Патриция могла бы ей подсказать. Коварной злодейкой, змеёй подколодной. Вот только коварства у Стаси не было ни на грош, равно как и необходимых знаний. Слишком уж она уверовала в свою драгоценную добродетель, а о собственной физиологии понятия не имела. Нет чтобы нужную книжку почитать, небось даже о существовании такой полезной литературы не догадывалась. Патриции вспомнилась подружка времён ранней молодости, чей жених, впоследствии муж, имел подобные претензии. Сколько слёз пришлось тогда вытирать у оскорблённой незаслуженными подозрениями…

Что Стася положила глаз на Климчака, Патриция теперь была абсолютно уверена. Пожалуй, и добилась бы своего, не стань ей поперёк дороги её проклятущая невинность.

Судья тем временем решил переключиться на другую тему:

— Вы знакомы с шофёром из прокуратуры?

Карчевской с неимоверным трудом удавалось подавить своё возмущение:

— Я разговаривала с ним пару раз, когда там бывала.

— О чём?

— Он спрашивал, зачем я пришла, а я отвечала, что к жениху.

Судья нырнул в бумаги и так надолго там закопался, что Карчевская успела охолонуть и вернуть себе потерянное душевное равновесие. Она настороженно ждала продолжения допроса, и, надо признать, что это продолжение поставило бы в тупик любого.

— А о документах ничего не говорил, что является девицей?

— Кто? — изумилась огорошенная Карчевская.

— Ну, тот шофёр…

Вконец дезориентированная свидетельница пробормотала:

— Нет, не говорил…

Точно так, слово в слово, показания и были продиктованы для протокола Секретарша, разумеется, ничего странного не заметила. Шофёр, вне всякого сомнения, оказался честнейшим человеком, поскольку не утверждал, будто является девицей.

Судья приступил к длительному совещанию с народными заседателями. Дискуссия трёх титанов позволила Патриции оторваться наконец от пристального наблюдения за свидетелями и их взаимоотношениями. Высокая судебная инстанция самым откровенным образом растерялась и оказалась не в состоянии принять хоть сколько-нибудь разумное решение, а следовательно, по мнению Патриции, надо было взять паузу, а ей предоставить возможность отловить Кайтуся.

Старый гриб не подвёл и объявил перерыв.

* * *

— Да таскай он ей эту водку хоть вёдрами, что с того? — сердито рычала Патриция за угловым столиком в ближайшей забегаловке. — Законом же не запрещено! Не хочу селёдки, лучше — картофельные оладьи. Какого чёрта он привязался к этой водке?

Кайтусь тоже был сердит и озабочен. Картофельные оладьи одобрил. С пивом.

— Сам не знаю. Водка выступает как элемент, заслуживающий осуждения…

— Следовательно, подзаборная шлюха не пить её никак не могла? Слушай, они же сами себе вредят, да ещё при полной Стасиной поддержке. Во-первых, застигнутая врасплох невеста и в самом деле имела полное право дёргаться. Там, извольте видеть, Стасю принимают по первому разряду, а тут она в кухне вполне могла рассчитывать на успокоительное. Коньяка же у них не было? А во-вторых, сколько этой водки, в конце концов, там было, цистерна?

— Все дружно показывают, что четверть в графинчике и пол-литра в бутылке. А что?

— А то, насколько я понимаю, всё обвинение строится на Стасиной правдивости?

Кайтусь взглянул на подающую пиво официантку, посмотрел вдаль, посмотрел на Патрицию, и ему почти удалось скрыть обуревавшие его чувства недоверчивости, подозрительности и неуверенности.

— Надо же на чём-то основываться, — холодно произнёс он. — Вот мы и основываемся на том, что Стася говорит правду.

— Уж больно мутная эта правда.

— Это ещё почему?

— Да концы с концами не сходятся. По версии Климчака и Гонораты Гонората не пила, невеста в кухне не пила, всю водку выдули Стася, Павловская и Климчак…

— Под печенье…

— …после чего Стася наклюкалась. Ничего удивительного. Со слов Стаси же, выходит, что Гонората пила как лошадь, Павловская с Лёликом тоже не отставали, а ещё и невесту поили. Сама же Стася едва пригубила. Тогда, спрашивается, чем же она так набралась?

— Но она же не спорит, что пила!

— Сколько? Давай подсчитаем. Всего у них было четвертинка и пол-литра. Пол-литра — это двенадцать рюмок…

— Откуда ты знаешь? — с ходу заинтересовался Кайтусь.

— Я в своё время специально измеряла. Четвертинка — это будет шесть, итого — восемнадцать. На пятерых приходится по три рюмки и паре капель на нос.

— Если организм очень остро реагирует… — начал Кайтусь и заткнулся, получив свою порцию оладий.

Патриции оладьи не помешали.

— Но Стасин не реагировал, будь она, как утверждают, горькой пьяницей, уже закалился бы.

— И что тогда?

— А то, что она должна была у Климчаков выпить больше. А если бы Стася выпила больше, то кому-нибудь другому досталось бы меньше, это вам не Кана Галилейская, и алкоголь там чудесным образом не размножался. Выходит, или Гонората и вправду не пила, или Лёлик невесте водку не выносил, или и то и другое сразу. А значит, Стася лжёт!

— Сама призналась, что Климчак принялся к ней клинья подбивать после четвёртой рюмки. А в придачу пила на пустой желудок, а что и того хуже, закусывала печеньем!

Патриция задумалась.

— А знаешь, ты, пожалуй, прав. По показаниям сама заявила Гонорате, что ей от печенья плохо стало, и оказывается, обе сказали правду.

— Ага, признаёшь! — обрадовался Кайтусь, но радость его оказалась недолгой.

Патриция не сдавалась:

— Что вовсе не противоречит тому, что могли эти три четверти литра вылакать вдвоём, без посторонней помощи, только Карчевская и Стася. И чего стоит тогда хвалёная Стасина правдивость?

Кайтусь почувствовал вдруг, что здорово устал. Слишком много навалилось всякой дурной игры, вранья и подковёрных махинаций. Любимая стихия оказалась неожиданно утомительной, и он решился на откровенность: