Книга Князь сердца моего - Елена Арсеньева

В этом аду, где каждый молил о самом ничтожном глотке жизни,такая просьба буквально вышибала из седла, а потому Оливье спешился и нагнулсяк незнакомцу. Тот дышал, но был полумертв. Даже у видавшего виды Оливьеподкатила к горлу тошнота, когда он узрел бок несчастного, взрезанный, будтоострой косой, осколком ядра до самого позвоночника... Его страданияпредставлялись невообразимыми.

Внутренне содрогаясь при мысли о том, что ждало этогобеднягу, Оливье вновь вскочил на коня, пробормотав:

– Я не могу помочь вам, мой храбрый товарищ, и не могубольше оставаться здесь! Простите меня.

– Но вы можете убить меня! – исторг из себя раненый не токрик, не то стон. – Единственная милость, о которой я прошу вас! Ради бога!Ради... моей матери!

Он сделал слабое движение головой, и Оливье только сейчасувидел двух женщин, с мольбой простиравших руки к нему, будто к последнейнадежде. Точнее говоря, простирала руки одна – немолодая, схожая с умирающимюношей тем сходством, какое бывает только у матери и сына. Ее глаза былинаполнены слезами, которые неостановимо скатывались на увядшие щеки. Ее руки,протянутые к Оливье, дрожали, а губы твердили одно:

– О сударь! Сударь...

Вторая женщина сидела в снегу, понурясь, однако не плакала,словно окаменела от скорби. Из-под ее капора выбивались золотисто-рыжие пряди,и Оливье невольно подобрался в седле, когда по нему скользнули самые прекрасныесиние глаза, какие ему только доводилось видеть. Впрочем, молодая женщина едвали замечала Оливье – она устремила безучастный взор куда-то вдаль, туда, гдекорчился от боли придавленный деревом солдат.

Оливье, мысленно попросив прощения у Бога, выхватил один изсвоих пистолетов и рукоятью вперед подал его несчастному.

Немолодая женщина дико вскрикнула:

– Фабьен! О Фабьен!..

Больше она ничего не успела сказать, ибо черные глаза юношисверкнули дикой радостью, и он пустил себе пулю в висок с проворством поистинезамечательным у человека штатского, каким он, несомненно, являлся, судя поодежде.

В это мгновение ядро ударило в землю совсем рядом, и коньОливье, сделав безумный прыжок, унес своего хозяина на изрядное расстояние отстрашного места.

Оливье не хотел оборачиваться, но все-таки обернулся.

Юноша лежал навзничь, тут же простерлась его мать. Оба былиприсыпаны снегом и вывороченной землей. А молодая женщина все так же сидела всугробе, безучастно глядя вдаль, в заснеженный российский простор, в которомтеряется все: и города, и люди, и русские, и французы, и смерть, и жизнь...

И тут веер нового взрыва закрыл от Оливье эту картину.

* * *

Маман отчаянно рыдала, уткнувшись в мертвое тело, а Анжельпо-прежнему смотрела вдаль. Боже мой, вот и нет Фабьена... А как же его любовь,которая, как он клялся, будет жить вечно? Умом она понимала, что вечно должнабыть благодарна мужу и его маман, спасшим ее от толпы разъяренных русских; ивообще Фабьен был хороший, добрый человек, но Анжель знала, что длялюбви-власти он оказался слаб, эта любовь превратила его в тирана, которыйпытался утвердить над Анжель свою волю – словами, постелью, даже побоями. Онпускал в ход руки без раздумий – с молчаливого благословения маман, чьи черныеглаза сияли еще ярче, когда она видела страдания Анжель от его пощечин.

Но почему, за что? Иногда Анжель думала, что, наверное,чем-то крепко досадила этим двоим – иначе с чего бы им так сладострастно мститьей?

Судя по их рассказам, они были французы, некогда нашедшие вРоссии приют от ужасов революции, но не утратившие связи с родиной и мечтавшиевернуться туда. Однако жестокие русские чинили им в том всяческие препятствия иоднажды даже похитили Анжель и подвергли ее насилию. После этого она и лишиласьпамяти. Их жизнь подвергалась опасности, поэтому они ночью бежали в чем были изгорода, где жили, и долго скитались, пока не добрались до французской армии,расквартированной в русской столице. Однако бог войны оказался к нимнемилостив: Москва сгорела, удача перешла на сторону врага, французы спешноотступали, вернее, бежали... И графиня д’Армонти с сыном и невесткою пополнилиряды беженцев.

Сначала Анжель плакала, металась, пытаясь понять, почему такхолодно и одиноко сердцу возле двух этих самых близких для нее людей, но наэтот вопрос они ответить не могли, хотя на всякий другой ответ был готов беззадержки.

– Почему я так плохо говорю на родном языке, что поначалу попутчикидаже с трудом меня понимали? – удивлялась Анжель, и ей поясняли, что ееродители давно умерли, а ее взяла на воспитание русская семья; людиневежественные, они были рады сбыть ее, бесприданницу, с рук, когда за неепосватался Фабьен.

– Почему именно я сделалась жертвою неистовой злобы русских?– недоумевала Анжель, и маман, брезгливо поджимая губы, уведомляла, что Анжельеще в девичестве весьма несдержанно вела себя с неким русским вертопрахом,настолько диким и необузданным, что даже родная мать выгнала его из дому. Этотразбойник соблазнил Анжель, а потом отказался жениться, возомнив, что она и безтого всегда будет с радостью удовлетворять его низменные потребности. Когдавеликий Наполеон покорил Россию, развратник отправился в армию, а воротясь,нашел Анжель замужем – и поклялся осквернить ее и отомстить всему семействуд’Армонти, что ему вполне удалось сделать!

– Отомстил ли Фабьен негодяю, поругавшему мою честь? –гневно воскликнула Анжель – и тут же поняла, что вот этот-то вопрос задавать неследовало, так помрачнело лицо Фабьена, так разъярилась маман, такимколичеством упреков осыпала она Анжель.

«Зачем же он на мне тогда женился, коли я так нехороша?!» –чуть не выкрикнула в обиде Анжель, но поостереглась. Конечно, Фабьен женилсяпротив воли матери, хотя к чему это? Какие такие супружеские радости он обрел?Анжель по ночам, пытаясь ублажать мужа, чье мужское достоинство восставало заночь до пяти раз, да что толку, коли он сникал, едва соединившись с женою, иплакал от бессилия и неудовлетворенности, и принуждал ее снова и сновавозбуждать его, да все опять кончалось пшиком, – так вот, по ночам, вконецумаявшись, Анжель иной раз позволяла себе вообразить, каков был мужчина тотрусский злодей, что лишил ее невинности, а потом подверг насилию. Однажды онапроснулась от собственных блаженных стонов и была несказанно изумлена,обнаружив, что любострастничает сама с собою: ей снилось, что некто невидимыйстрастно ласкал языком и пальцами ее естество, доведя ее во сне домучительно-радостных содроганий. Распаленная, она попыталась утишить свой жар смужем, позволив повторить эти смелые ласки. Бог ты мой, что тут было!..