Книга Счастливчики - Хулио Кортасар

— Мы отплываем сию минуту, сеньор.

— Куда?

— Не знаю. Полагаю, что об этом вам сообщат в проспекте.

— Можно поговорить с офицером?

— Мне сказали, что офицер во время обеда придет приветствовать вас.

— А радиограмму нельзя послать? — перевел Лусио разговор в практическую плоскость.

— Куда, сеньор?

— Как — куда? Домой, ваша милость, — сказал Мохнатый. — Узнать, как поживают родственники. У меня там двоюродная сестра, на минуточку, с аппендицитом осталась.

— Бедняжка, — посочувствовал Рауль. — Ну что ж, будем надеяться, что под закуску мы сможем лицезреть оракула. А покуда я лично пойду любоваться килмесским берегом, родиной Викторио Касполо и других выдающихся деятелей.

— Интересно, — сказал Медрано Раулю, когда они, не слишком ободренные, выходили из столовой. — У меня ощущение, что мы влипли в крупную заварушку. В общем-то забавную, но неизвестно, чем она кончится. Как, по-вашему?

— Not with a band, but a whimper[28], — сказал Рауль.

— Вы знаете английский? — спросил его Фелипе, пока спускались на палубу.

— Разумеется, — Рауль посмотрел на него и улыбнулся. — Я сказал «разумеется» потому, что все, кто меня окружает, английским владеют. Я думаю, вы тоже учите его в школе.

— Немножко, — сказал Фелипе, учившийся только для экзаменов. Захотелось напомнить Раулю, что тот предлагал ему свою трубку, но стало неловко. Не то чтобы неловко, но показалось, что надо подождать удобного случая. Рауль рассуждал о том, как важно знать английский, и слушал себя с насмешливой жалостью. «Неизбежная первая фаза игры, — думал он, — разведка: поиски и находки, первая прикидка…»

— Становится жарко, — сказал он машинально. — Обычная на Ла-Плате влажность.

— Да-да. Рубашка у вас, наверное, мировая. — Фелипе набрался духу потрогать двумя пальцами ткань. — Наверняка нейлон.

— Нет, всего лишь шелковый поплин.

— А выглядит как нейлоновая. У нас есть один учитель, так у него все рубашки — нейлоновые, он привозит их из Нью-Йорка. Мы прозвали его Стиляга.

— А чем вам нравится нейлон?

— Ну… ну, все его носят, и реклама во всех журналах. Жаль только, что в Буэнос-Айресе он слишком дорогой.

— А вам лично чем он нравится?

— Тем, что гладить не надо, — сказал Фелипе. — Постирал рубашку, повесил — и готово дело. Стиляга нам рассказывал.

Рауль разглядывал его в упор, доставая сигареты.

— Вижу, Фелипе, у вас есть практическая жилка. Однако едва ли вам самому приходится стирать и гладить рубашки.

Фелипе густо покраснел и взял предложенную сигарету.

— Не подсмеивайтесь надо мной, — сказал он, отводя взгляд. — Просто нейлон, для всяких путешествий…

Рауль кивнул, помогая ему выйти из положения. Нейлон, разумеется.

XXII

К правому борту «Малькольма» подходила лодка, в которой сидели мужчина и парнишка. Паула и Клаудиа помахали им рукой, и лодка подошла ближе.

— Почему вы стоите тут? — спросил мужчина. — Поломка?

— Загадка, — ответила Паула. — Или забастовка.

— Какая может быть забастовка, сеньорита, наверняка, поломка.

Клаудиа открыла кошелек и показала две бумажки по десять песо.

— Сделайте нам одолжение, — сказала она. — Подойдите к корме и посмотрите, что там происходит. Ну да, к корме. Посмотрите, нет ли там офицеров, или, может быть, что-нибудь чинят.

Лодка стала отходить от борта, и мужчина, явно смущенный, не сказал ни слова. Парнишка принялся торопливо выбирать якорный канат.

— Недурная мысль, — сказала Паула. — Однако до чего же нелепо, вам не кажется? Посылать лазутчика, какой абсурд.

— Не больший, чем, например, пытаться угадать пять цифр из всех возможных комбинаций. В этом абсурде есть свои закономерности, хотя, возможно, я просто заражаюсь идеями Персио.

Она стала объяснять Пауле, кто такой Персио, и не очень удивилась, обнаружив, что лодка все больше удалялась от «Малькольма», а лодочник даже не обернулся.

— Austuzie femminile[29] потерпели поражение, — сказала Клаудиа. — Одна надежда — мужчины что-нибудь узнают. Вы оба довольны каютой?

— Да, вполне, — сказала Паула. — Для такого маленького парохода каюты просто замечательные. Но бедняга Рауль скоро начнет жалеть, что взял меня с собой, потому что он — воплощенный порядок, а я… Вам не кажется, что разбрасывать вещи где попало — удовольствие?

— Нет, не кажется, ведь и дом, и сын — все на мне. Правда, иногда… Да нет, все-таки я люблю находить нижнее белье в ящике для белья, и тому подобное.

— Рауль поцеловал бы вам руку, если бы вас услышал, — засмеялась Паула. — Сегодня я начала день с того, что, кажется, почистила зубы его щеткой. А ему, бедняге, так нужен покой.

— Для этого в его распоряжении целый пароход, на котором почти спокойно.

— Не знаю, он почему-то нервничает, его бесит эта история с кормой, на которую вход воспрещен. Правда, Клаудиа, Раулю со мной будет очень плохо.

Клаудиа почувствовала, что за ее настойчивыми повторениями кроется желание сказать что-то еще. Клаудиа не испытывала особого любопытства, но Паула ей нравилась, нравилась ее манера смотреть, смаргивая, ее порывистость.

— Я полагаю, что он уже привык к тому, что вы можете воспользоваться его зубной щеткой.

— Дело не в щетке. Я теряю его книги, проливаю кофе на ковер… а щетку его я не трогала до сегодняшнего утра.

Клаудиа улыбнулась и ничего не сказала. Паула колебалась, потом взмахнула рукой, словно отгоняя муху.

— Наверное, лучше сказать вам сразу. Мы с Раулем — просто друзья.

— Он очень симпатичный человек, — сказала Клаудиа.

— Поскольку никто на пароходе или почти никто этому не поверит, мне бы хотелось, чтобы по крайней мере вы это знали.

— Спасибо, Паула.

— Это я должна говорить спасибо, что встретила такого человека, как вы.

— Да, иногда бывает… И со мной — тоже, бывает, хочется сказать спасибо просто за то, что этот человек рядом, за то, что кивнул понимающе или просто молчит. За то, что знаешь: можно говорить с ним, можно сказать то, что не сказал бы больше никому, и за то, что это оказалось так легко.

— Как подарить цветок, — сказала Паула и чуть дотронулась до плеча Клаудии. — Но мне нельзя доверяться, — добавила она, убирая руку. — Я способна на страшные гадости, я — ужасная подлюга и по отношению к себе, и к другим. Бедняга Рауль терпит меня до поры до времени… Вы не представляете, какой он хороший, какой понимающий, может, потому, что он не воспринимает меня в реальности; я хочу сказать, что существую для него только в плане как бы абстрактно-интеллектуальном. Если бы по какой-то невероятной случайности мы вдруг переспали с ним, я думаю, он бы уже наутро меня возненавидел. И не он первый.