Книга Крымские каникулы. Дневник юной актрисы - Фаина Раневская

На демонстрации мне показали нового начальника Агитпропа[102]Сойфера. Похож на Чехова – интеллигентное лицо, такая же бородка, носит пенсне. Хотела спросить, не родственник ли он харьковским Сойферам[103], с которыми мой отец вел дела. Помню, как он сердился, когда что-то шло не так. Кричал: «Эти сойферы только бумажки писать умеют[104], а не делать дело!» Но скоро передумала и спрашивать не стала. Вряд ли родственнику таких богачей доверят руководить агитпропом. Сойфер – фамилия распространенная.

20 ноября 1921 года. Симферополь

Снова воюем с клопами. Это какая-то напасть. То вши, то клопы, причем вся эта «насекомая живность», как ее называет наш комендант, день ото дня становится все крупнее и крупнее. Ужасно боимся тифа. Многие, заболев им, умирают. Лекарств нет, даже йода не достать. Для обработки ранок используем необычайно вонючий самогон, который где-то достает Тата (С. И. утверждает, что его делают из птичьего помета). Пить его невозможно, запах такой, что от него живой умрет, а мертвый воскреснет, но он щиплет ранки, а стало быть, действует.

13 декабря 1921 года. Симферополь

К Рождеству, которое теперь не празднуется, мы должны подготовить очередное «прежде и теперь». Никак не могу привыкнуть к нынешней быстроте, все делается очень быстро и очень просто. Примитивность невероятная. И. срочно пишет пьесу из двух актов. В первом акте баре будут отмечать Рождество и угнетать пролетариев, а во втором пролетарии будут петь песни и кричать лозунги. Барами, как обычно, будем мы с С. И. и А. М. Амплуа барской дочки прилипло ко мне намертво. Все мы сильно исхудали, поэтому А. М. приходится привязывать одну подушку спереди, а другую сзади, ведь барин непременно должен быть толстым. Мне, как дочери, позволительно быть худой, а С. И. для образа барыни достаточно лорнета. К тому же подушки совершенно не вязались бы с ее сухопарым профилем. И. хотел через меня (сам он робеет) попросить М. играть барина. М. едва ли не единственный толстяк в нынешнем Симферополе, а то и во всем Крыму. Полнота его происходит от болезни, а не от обжорства, но все, кто не знает его, считают иначе, и это сильно портит бедному М. жизнь. Даже сильнее, чем его ревматизм. Я посоветовала И. забыть эту глупую идею. М. ни за что не согласится играть в подобных фарсах. И. пытался возражать, лепетал что-то про то, что как член худсовета М. должен понимать, и пр., но я не согласилась и не стала просить М. Пусть И. сам обратится к М. с этой глупой просьбой, если у него хватит духу. Не хватит.

Воскресни Островский с Чеховым, так они бы убили И. за его драматургическую «систему». Станиславский тоже бы убил, хорошо, что они не знакомы. Намеренно взяла это слово в кавычки, потому что системы у И. нет никакой. Есть только желание поразить зрителей. По выражению Р., И. тычет зрителям в глаза растопыренной пятерней. В той пьесе, которую И. пишет сейчас, во время празднования Рождества у стола вдруг подломится ножка. Разгневанный барин надает оплеух недосмотревшему слуге и заставит того лезть под стол, чтобы поддерживать его спиной. Ю. В., которому предстоит играть слугу, кажется, еще не знает о том, что ему придется стать подстольным атлантом[105]. Я еще не забыла того, как Ю. В. назвал меня «облезлым чучелом выдры». Собираюсь пинать его под столом. Нарочно надену для этого остроносые ботинки, в которых обычно играю Шарлотту и Ольгу.

24 декабря 1921 года. Симферополь

В Крыму совсем нечего есть, карточки отовариваются плохо, нормы урезали для помощи голодающим Поволжья. Винят засуху и вредителей. Наши скромные летние запасы закончились. Скудным съедобным подаркам[106]от начальства радуемся, будто манне небесной. С ужасом и сожалением вспоминаю, сколько съестного пропадало у нас дома. Готовилось всегда с избытком, в расчете на то, что могут быть гости. Отец часто приводил на обед или на ужин тех, с кем хотел обсудить дела. Несъеденное раздавалось или выбрасывалось. «Свиней бы завести», – шутил наш дворник, вынося ведра с «объедками». Сейчас бы нам сюда эти ведра! Хуже всего приходится тем, кто ест только кошерное. Кошерной еды и того меньше. В деревни за продуктами ехать бессмысленно. В деревнях голод еще сильнее, и вдобавок повсюду ловят спекулянтов.

15 января 1922 года. Симферополь

Сойфер такой же непробиваемый упрямец, как и его предшественник. Дубовая голова! Р. попытался получить у него разрешение играть «Осенние скрипки» и «Кукольный дом»[107]. «Дом» Сойфер ставить разрешил, а о «Скрипках» посоветовал навсегда забыть, как о буржуазной эмигрантской пропаганде[108]. Не понимаю, какая пропаганда в «Скрипках». Это же пьеса о любви. Вспомнила, как трудно было отстоять «Вишневый сад» и «Чайку». Но к Чехову отношение иное. Говорят, что он нравится Ленину. Павла Леонтьевна говорит, что я обладаю даром предвидения. Знала, мол, что «Скрипки» скоро сойдут со сцены, потому и отказалась от роли Верочки. Вместо «Скрипок» Р. собирается ставить «Последнюю жертву». Мне предстоит играть Глафиру. У Островского можно ставить что угодно, потому что он высмеивал купцов с дворянами.

24 января 1922 года. Симферополь

Вчера меня вызвали в Кочку[109]. Во время репетиции в театр пришел солдат и принес мне повестку. Солдат был один и вел себя дружелюбно, поэтому я не умерла от страха на месте, а смогла пойти с ним. Но все равно тряслась так, что лязгали зубы. Солдат посочувствовал: паршивое у тебя, товарищ артистка, пальтишко. Да я бы и под тремя шубами все равно бы тряслась. Солдат привел меня к очень вежливому товарищу, явно из интеллигентов. В ушах стучало так, что я не расслышала, как его зовут, а переспрашивать было неловко. Товарищ поинтересовался моим отцом и спросил, знаю ли я о том, где он сейчас, и переписываюсь ли я с ним. Я ждала, что меня когда-нибудь непременно будут спрашивать об отце, но все равно растерялась. Потом ответила, что мне известно лишь о том, что мои родители эмигрировали. В переписке я с ними не состою. Товарищ спросил, почему я не эмигрировала вместе с ними. Я ответила так, как надо. Товарищ кивнул своей бритой головой и сказал, что если вдруг ко мне придет кто-то от моего отца, то я должна буду сразу же дать знать об этом в ЧК. На том наш разговор закончился. В театр я возвращалась в одиночестве и думала о родителях. Уже почти год прошел с того дня, когда я узнала, что родители вместе с братом уплыли на нашем пароходе в Турцию. Когда закрываю глаза, почему-то вижу не кого-то из них, а Соню и слышу ее голос. Одну и ту же фразу: «Кухарку они забрали с собой». Год назад это прозвучало для меня как упрек. Кухарку забрали, а тебя нет. Соня всегда была язвительной, причем нехорошо язвительной. Ей доставляло удовольствие задевать людей за живое, пряча свои шпильки под маской притворного сочувствия. Нашу общую подругу Д. С. она доводила до слез советами относительно того, как можно избавиться от усиков над верхней губой. Подозреваю, что большинство рецептов Соня придумывала сама. Сейчас я радуюсь за нашу кухарку Фейгеле, потому что за долгие годы пребывания в нашем доме она стала нам родной. Что бы она делала одна в Таганроге? Кому сейчас нужны кухарки? Кухарки нужны там, где нужно готовить настоящие блюда, а сварить картошку каждый может для себя сам. Но тогда я обиделась и ответила Соне так резко, что в глазах ее сверкнула радость от того, что ее шпилька попала в цель. Но я не солгала, когда сказала, что все равно бы осталась здесь. Место русской актрисы в России. Я искренне так считаю. Вот и товарищ из ЧК мне сразу поверил. Я бы не уехала за границу, но мне хочется верить, что перед отплытием отец вспомнил обо мне и пожалел, что меня нет рядом. В том, что так поступили мама и брат, я не сомневаюсь.