Книга Виктор Суворов: исповедь перебежчика - Дмитрий Гордон

— но миллионы клал, не задумываясь…

— Да, в реках крови брода, увы, не искал.

— Сколько он на Зееловских высотах, когда Берлин штурмовал, положил? Это правда, что полмиллиона ребят угробил ради того лишь, чтобы взять Берлин к 1 Мая?

— Я приводил в своих книгах факты не про Зееловские высоты: там полегло много, но сколько — не знаю, не считал, однако есть открытые документы. Когда Зееловские высоты уже миновали, выходят наши войска к Берлину, и тут начинается гонка Жуков — Конев: кто первый логово зверя возьмет? На этом вот уровне я привожу донесения и телеграммы, когда Жукову снизу докладывают, что жгут танки. Он же две танковые армии на Берлин двинул: Первую и Вторую гвардейские, и обе сгорели от фаустпатронов, потому что танк в городе. Чтобы понять это, не надо Киевское высшее общевойсковое командное училище заканчивать: он уязвим — это же не орудие, а стрелялка.

Фаустпатронами, короче, немецкие мальчишки две танковые армии сожгли, а уж людей вообще не считали. Также я говорю о Жукове как о человеке нечестном, и вот пример. В мемуарах маршал указывает: Сталин неправильно определил, что главный удар немцев будет наноситься через Украину — он-то ведь через Белоруссию был нанесен. Во как! Сейчас опубликованы сборники документов за 1941 год, и там Жуков Сталину пишет, что главный удар через Украину планируется, и на этом настаивает. Тот как человек гражданский поверил, а спустя годы Жуков его в этом же и уличил.

Ну и еще. В мемуарах он Сталина укоряет: вот, мол, какой глупый-то — думал, что Гитлер сперва должен на одном фронте с Британией развязаться и лишь после этого воевать на втором, а фюрер не так действовал. Опять же, читаю рапорт Жукова Сталину: дескать, не знаю, как вам кажется, но Гитлер, пока с англичанами вопрос не решит, не нападет.

— Сколько всего советских людей во время Второй мировой войны погибло?

— Цифрами я не владею, и загадка это для меня колоссальная, но великий русский ученый Менделеев считал, что в 1967 году население Российской империи будет составлять триста шестьдесят миллионов человек.

— Было между тем двести пятьдесят с небольшим…

— Меньше — в пятьдесят девятом, согласно всесоюзной переписи, насчитали около двухсот девяти миллионов, а потом мусульмане чуток нарастили.

— Век истребления своих своими же…

— На момент Октябрьской революции каждый седьмой обитатель планеты проживал в Российской империи, а сейчас — каждый семьдесят четвертый или семьдесят пятый: вот так!

— Ты обладаешь самым большим в настоящее время рукописным фондом по истории Второй мировой…

— Семнадцать кубометров писем!

— Какое наиболее запоминающееся свидетельство о войне?

— Трудно сказать, потому что весь этот пласт настолько однообразен… Едва ли не в каждом письме: «Нам зачитали приказ, и мы пошли.», «Нас подняли по тревоге 12 июня, а выступили 18-го.» — и все это о про движении к границе. Сейчас я нашел письма власовцев. Сожалею, конечно, но не моя это вина, что «Ледокол» не вышел в России лет на десять, а лучше на пятнадцать раньше. Здесь, на Западе, никто его на русском публиковать не взялся, а если бы он появился тогда, я бы застал гораздо больше свидетелей — они же стремительно уходящее поколение.

«Правда о Великой Отечественной войне нелицеприятна и, если будет невзначай обнародована, разрушит последний миф»

— «Семьдесят лет в нашей стране народ не имел истории: это какая-то цепь преступлений, — пишешь ты и добавляешь: — истории великой войны не существует».

— Не существует.

— Искажена?

— Абсолютно.

— Несколько поколений советских людей воспитывались на примере двадцати восьми героев-панфиловцев, Зои Космодемьянской, Александра Матросова, Лизы Чайкиной, Николая Гастелло… Подвиги их — дай сами герои! — реальны?

— Насчет Николая Гастелло: было это или нет — не знаю, но в СССР перед войной фильм показывали — «Эскадрилья № 5» назывался. Там по сюжету наши летчики весь боезапас израсходовали. Что-то надо было предпринимать, и тогда они пошли на таран, а потом началась война, и тут же наша пропаганда о таком подвиге раструбила.

— Двадцать восемь героев-панфиловцев были?

— Вот это полная чепуха! После войны журналистов, которые тот бой описывали, вызвали в прокуратуру и спросили: были ли они у разъезда Дубосеково и откуда у них сведения про героев-панфиловцев.

Фронтовой корреспондент, который первым эту историю запустил, признался, что дальше штаба армии не выезжал — там якобы и говорили, будто что-то такое произошло (хотя штабисты это потом отрицали), а откуда взялось число двадцать восемь? Когда журналист приехал в редакцию «Красной звезды», главный редактор Ортенберг — талантливый был человек! — его спросил: «Сколько бойцов было в роте?» — «Тридцать-сорок, некомплект», — тот ответил. «Давай тридцать!», но два вроде как дрогнули, побежали сдаваться, и панфиловцы сразу их уничтожили. Редактор прикинул: «Слушай, два предателя — что-то много: одного хватит», а число двадцать восемь так и осталось. Да, рота держала немецкие танки.

— …и действительно насмерть стояла?

— Как бы не так — за тот бой командира полка сняли.

— Зоя Космодемьянская — миф?

— Нет, девушка такая была, однако деревню Петрищево после войны полностью выселили — это первое. Второе: немцев там не было, и третье: по Гаагской конвенции, тактика выжженной земли — это военное преступление, однако Сталин приказал все у дорог сжигать, чтобы немцам негде было остановиться, чтобы русской зимой, морозами их добить.

Космодемьянская совершала преступление, когда поджигала конюшню, и поймали ее свои, русские, люди. Их можно понять: если бы полыхнуло, сгорела бы вся деревня, а там женщины, дети. Диверсантку они приловили и в соседнее отдали село, где имелась немецкая комендатура. В Петрищево, повторяю, фрицев не было, то есть с точки зрения геройства — да, это самопожертвование: были истязания, труп и прочее. Зоя действительно отдала жизнь за Родину и за Сталина, однако приказ сжигать избы мирных жителей был преступный. Ну вот представь: сидит баба на печи — мужика в ополчение забрали, осталась одна с детьми малыми.

— …голодная да холодная…

— и выбора нет: или бежать на мороз, или в этом же доме сгореть.

— Александр Матросов на амбразуру вражеского дзота бросался?

— Не в курсе, однако амбразуру телом закрыть невозможно.

— Думаю, российские архивы скрывают еще много тайн, а кому-нибудь вообще эта правда нужна?

— Мне нужна — может, кому-то еще, во всяком случае, семнадцать кубометров писем (то, что до меня дошло!) свидетельствуют о том, что люди-то в ней нуждаются. Помнишь, Твардовский в начале «Василия Теркина» спрашивает, без чего прожить нельзя? — и тут же на этот вопрос отвечает: