Книга Око Марены - Валерий Елманов

Матора, кряхтя, опустился на колени и некоторое время изучал содержимое загадочной лужи.

– Можно было бы собаке на пробу дать, – робко предложил он. – Одначе мыслю я, что ни одна тварь божья из-за вони великой лакать оное николи не станет. Смердит уже оченно, – пожаловался он, поспешно вставая с коленей.

– Так зелье это смертное или впрямь отвар лечебный?

– То мне неведомо, – честно сознался лекарь. – Но не слыхал я, дабы от твоей болести, княже, в отвары белену добавляли, а запах оной травы я доподлинно распознал.

– Вот, – торжествующе завопил Ярослав. – Я хучь в лечбе ничего не смыслю, но даже мне сия поганая трава знакома. Слыхивал я, ведьмы ее в своих черных делах потребляют изрядно.

Услышав о ведьмах, богобоязненный Константин торопливо перекрестился и с укоризной обратился к Хвощу:

– Что же ты, боярин, бесовскими травами меня напоить решился? Али и впрямь по наущению князя свово убойцем стать насмелился?

– Пусть лекарь твой поведает, – не смутился Хвощ. – Пусть как перед иконой скажет: токмо лишь ведьмы беленой пользуются али и при лечбе к ней обращаются?

– Бывает, – согласился Матора важно. – Но не от той болести, коя нашего князя мучает неустанно.

Авторитетное мнение старого эксперта оказалось решающим. Хоть боярина и отпустили восвояси, но больше пред княжьи очи не допускали. А еще через два дня ему самому и всему рязанскому посольству в достаточно категоричной форме предложили выехать из Ростова, ссылаясь на то, что у возмущенных горожан терпения может оказаться значительно меньше, чем у мягкосердечного князя Константина.

Глава 6Не в силе бог, а в правде

Недавно кровь со всех сторон

Струею тошей снег багрила,

И подымался темный стон,

Но смерть уже, как поздний сон,

Свою добычу захватила.

А. С. Пушкин

«В лето 6725-е, индикта 5-го[71], в месяц просинец, в первую неделю опосля крещения Господня»[72], – старательно вывел инок Пимен вверху желтоватого харатейного листа своим четким почерком и задумался: «А почему надлежит писать – в лето, когда на улице нескончаемый мороз?»

Он зябко передернул плечами и приложил руки к теплой печке, чтоб согрелись получше. Событий за последние месяцы произошло так много, что он даже не знал, с чего начать. Зато радовало другое.

О том, что произошло в самом начале зимы, он мог написать лишь со слов очевидцев. А человек слаб, и память его несовершенна, и не в силах он узреть, подобно орлу, все, что происходит на земле-матушке в той ее части, коя Русью зовется. Один человек свое видение происходящего имеет, иной кто, особливо ежели из супротивного стана, – совсем другое. Ему же, благочестивому рабу божьему чернецу Пимену, надлежит самое тяжкое сотворити – собравши воедино все, что ему люди поведали, отписать так, будто он душою ни за кого из них не страдал и не переживал. Вельми трудно сие.

Ныне же совсем иное. Ныне он в самой гуще событий был и даже по княжескому повелению в какой-то мере над ними возвысился. Инок горделиво шмыгнул носом – а ведь и впрямь возвысился.

Поверх рясы[73]из зимнего толстого сукна обрядили Пимена в тулуп добротный и валенки чесаные, прикрыли скуфью[74]его шапкой лисьего меха и отвели на самую высокую из всех башен рязанского града Коломны. Града, который готовилась штурмовать могучая рать князя Ярослава.

Поначалу Пимену даже страшно стало, что не устоит небольшая крепость под натиском такого огромного воинства. Он лишь крестился испуганно и с тоскою думал: «Пошто, ну пошто кажному князю в своей вотчине мирно не сидится? Пошто, аки звери ненасытныя, стремятся они у слабых соседей грады и землю отнять и к своим рукам прибрать?»

О том, что князь Ярослав пришел на помощь княжичу Ингварю лишь по доброте своей и из желания восстановить справедливость на Рязанской земле, иноку почему-то не думалось. И тут он, сам того не подозревая, прав был на все двести процентов.

Ингварь, по наущению боярина Онуфрия, и впрямь поехал к старшему князю Владимиро-Суздальской земли. Но не напрямую в Ростов, где тот обычно находился, почти никуда не отлучаясь, а через Переяславль-Залесский – столицу удельного княжества его брата Ярослава. Бояре Ингваря молчаливо согласились со здравыми доводами Онуфрия. И впрямь, ехать к тяжелобольному Константину в Ростов, не заручившись поддержкой кого-либо из Всеволодовичей, было бы глупо.

А из всех сыновей Всеволода Большое Гнездо именно третий по счету – князь Ярослав – был самым неугомонным и скорым на подъем. Сухой и поджарый, с недобрым блеском темно-зеленых глаз, он производил на окружающих впечатление сильного, уверенного в себе человека, за которым можно отсидеться от всех житейских бурь, как за каменной стеной.

В свое время именно на это польстились мужи новгородские и дорого заплатили за свою ошибку. В течение первых же месяцев своего правления злой и подозрительный Всеволодович ухитрился перессорить между собой всех именитых бояр Новгорода, причем не щадил и тех, кто в свое время звал его на княжение, а затем и вовсе отъехал к Торжку, якобы в обиде на жителей города.

Сидя в этом городе, бывшем южными воротами Великого Новгорода, он распорядился не пропускать пи одного воза с зерном. Новгородцы, у которых осенью побило весь хлеб, начали страшно голодать: ели сосновую кору, липовый лист, мох, трупы валялись по всем улицам и на торгу.

И тут на выручку своим недавним[75]подданным пришел Мстислав Мстиславович Удатный. Вернувшись в Новгород, он поначалу хотел решить все мирным путем, предложив Ярославу уйти из Торжка по-доброму. В ответ на это обозленный на тестя Всеволодович прямо заявил, что мира он не хочет, и бросился за помощью к правившему в то время во Владимире брату Юрию. Мстислав же в свою очередь обратился к Константину Ростовскому. Старший из сыновей Всеволода был не на шутку обижен отцом при разделе наследства и потому охотно присоединился к Мстиславу. Закончилось же все на реке Липице битвой, неудачной для Юрия и Ярослава. Счастье последнего заключалось в том, что тесть оказался большим гуманистом и простил своего непутевого зятя, хотя дочку свою у него и забрал, тем самым не просто обидев, а смертельно оскорбив Ярослава.