Книга Цветы тьмы - Аарон Аппельфельд

В четыре часа он выпихнул рюкзак в лаз и выполз вслед за ним. Тьма окутывала столбы забора и стволы деревьев. В небе уже были рассеяны бледные ночные отсветы. Он мог легко перелезть через забор и очутиться в поле, но ноги отказывались ему повиноваться. Он застыл на месте. Но потом зашел в дровяной сарай и свернулся там в уголке.

33

Хуго сидел и ждал, не послышатся ли шаги сторожа. Раз он видел его сквозь щель, высокого широкоплечего мужчину. Он ругался с одной из женщин:

– Ты в точности то, что ты есть, убирайся в свою комнату.

– Не уйду, ты мне не начальник, – повысила женщина голос.

– Услышу еще слово – раздавлю тебя, – ответил он и пригрозил ей кулаком.

Хуго пожалел себя за то, что ему предстоит быть раздавленным здоровенными ручищами сторожа и он больше не увидит своих родителей, но встать и перебраться через забор в плотную тьму – это его ноги отказывались делать. Он достал из рюкзака тетрадку и написал:

Дорогие папа и мама!

Какое-то время назад я ушел из чулана. Марьяна не вернулась ко мне, как обещала, а повариха Виктория угрожала меня выдать. У меня нет иного выхода, кроме как бежать в лес. Сейчас я сижу в дровяном сарае и готовлюсь уходить. Не волнуйтесь, я доберусь до леса и найду там убежище, но если удача мне не улыбнется и меня поймают или я исчезну, то знайте, что все время мои мысли были с вами.

Он убрал тетрадку в рюкзак и по его щекам покатились слезы.

Небо поменяло цвет, и из-за горизонта пробились розовые лучи. Из дровяного сарая ему были видны пастбища и увитый плющом дом. Все это время он мог видеть лишь кусочки от них, а сейчас они открылись ему целиком. Я начинаю новую жизнь, сказал он себе и собрался с духом.

Пока он стоял в дверях сарая, собираясь перебросить рюкзак через забор и перелезть вслед за ним, послышался полный отчаяния голос: „Хуго, Хуго, где ты?“, и на мгновение он испугался, что это галлюцинация, но голос снова прозвучал с тем же отчаянным выражением.

– Я тут, – ответил он.

– Я тебя не вижу.

– Я снаружи.

– Возвращайся ко мне.

Хуго бросился к лазу и пополз внутрь. Высунув голову из темноты, он увидел стоящую на коленях Марьяну.

– Марьяна… – прошептал он.

– Боже милостивый, зачем ты вылез наружу?

– Виктория угрожала меня выдать.

Даже в темноте было видно, как она переменилась: лицо похудело, волосы стянуты на затылке, глаза провалились. Изменилась и ее манера обхватывать себя обеими руками.

– Я бросила пить, – сказала она и понурила голову.

Хуго не стерпел и расцеловал ее.

– Я пережила тяжкие дни и решила я завязать с выпивкой и вернуться сюда. Тут у меня есть своя комната, еда и жалованье, а там надо мной издевались.

Хуго помнил ее прежние приступы уныния, но такого не припоминал. Марьяна сообщила ему, что вот уже неделю ни капли в рот не брала. Воздержание от спиртного угнетает ее, но у нее нет выхода.

– Я помогу тебе, – сказал он.

– Без коньяка мне жизнь не в жизнь. И радость, и желание жить покинули меня, но у меня нет выхода. Снаружи меня гоняли, будто прокаженную собаку.

Хуго взял ее за руку, поцеловал и сказал:

– Марьяна, не бойся. Я буду делать все, что ты скажешь.

– Я очень тебе благодарна, – сказала она голосом, которого он от нее еще не слышал.

Она сразу же начала прибирать в комнате, мыть пол и расставлять картинки по тумбочкам. Марьяна снова глядела изо всех углов – молодая, гладкая и полная жажды жизни.

– Что ты делал, пока меня тут не было?

– Сидел в углу и думал о тебе.

– Я искала подходящее для нас место, но не нашла. Скиталась от одного к другому, и всюду меня узнавали и гнали меня, а над тобой издевалась эта лицемерка Виктория. Что ты собирался делать?

– Хотел сбежать в лес и искать тебя.

– Герой ты мой!

После полудня она приготовила ему ванну и сказала:

– А сейчас я выкупаю своего мужчину. Я его бросила надолго, а теперь он снова будет мой, – и на миг к ней снова вернулся ее прежний голос, а лицо снова засветилось.

Этой ночью Хуго спал с Марьяной в большой кровати. От ее мягкого тела и ароматов духов он испытывал острое наслаждение. „Ты мой, ты весь мой, мужчины хамы и грубияны, и только ты сильный и сладкий“. И так мановением руки она разогнала тьму, что лишь за несколько часов перед тем почти удушила его.

34

Но последующие дни не были светлыми. Марьяна все время повторяла, что без коньяка сойдет с ума. Гости на нее не жаловались, но говаривали: „Что с тобой стряслось, куда девался твой огонек?“

Марьяна страдала, и это ощущалось во всем, что она делала. Каждый день она драила комнату, вытряхивала матрас и одеяла. Хуго обратил внимание, что ее движения стали резкими, а когда она закуривала сигарету, пальцы ее дрожали.

Гостями были солдаты и офицеры, и от них Хуго узнал, что теперь война пошла тяжелее и многих солдат послали на фронт. Раз он услышал, как один из солдат говорит ей:

– Завтра нас отправляют на восток. Возьми колечко, на котором выгравировано мое имя. С тобой я провел самые прекрасные часы за всю эту долгую войну.

Услышав такие слова, Марьяна разразилась рыданиями.

– Почему ты плачешь?

– Жалко мне тебя, – ответила она и заплакала еще сильнее.

Как-то вечером она принесла Хуго бутылку коньяка и сказала:

– Ты будешь хранить ее. Не позволяй мне пить больше, чем следует. Я буду пить по чуть-чуть перед утренним сном и по ночам, когда у меня нет клиентов. А ты будь начеку и говори мне: „Марьяна, сейчас тебе пить нельзя“. Ты умница и знаешь точно, когда мне можно пить, а когда нельзя. А я теряю счет. Ты будешь мой счетовод.

Хуго в глубине души знал, что это неблагодарная должность и недалек тот день, когда Марьяна скажет: „Не суйся, не указывай мне, что делать“, но он согласился и сказал:

– Я буду стеречь бутылку, и когда потребуется, стану напоминать тебе.

– Ты мой самый лучший друг, только на тебя я могу положиться.

Той же ночью ему приснилось, что он в поле, усеянном цветами и обсаженном деревьями, и родители сидят с ним рядом. Они ездили в Карпаты во всякое время года, но весна и лето были их любимыми. Они гуляли, любовались видами, сидели на земле и легко закусывали, особенно не разговаривая. Подвозивший их извозчик ожидал их у одного из высоких деревьев. Обычно он выпивал лишнего и был навеселе.

По дороге домой он подшучивал над евреями, которые не пьют и всегда сохраняют трезвость ума.

– Здравомыслие, чтоб вы знали, доктор, – обращался он к папе, – не всегда помогает в жизни. Здравомыслие портит вкус жизни. Выпьешь три-четыре рюмашки, и сразу мир вокруг становится лучше.