Книга По понятиям Лютого - Данил Корецкий

– А ведь я вам говорил, что без толку это. Нет, заладили: Студент, Студент! Вот вам и Студент… – Хромов обернувшись, окинул группу выразительным взглядом. – А если он жалобу нафигачит? Обыск без ордера и тэ дэ… Кто отвечать будет? Ты, Канюкин?

Канюкин услышал не сразу. Сидел, зажатый в угол, втянул голову в плечи, смотрел в пол и думал о своем. Поднял голову, огляделся.

– А?

– Банан на, – сказал Хромов. – До хрена ведь ценностей нашли? И денег награбленных?

В общем, начальника УР можно было понять. Сберкнижка на двести рублей, сотня наличными, серебряная цепочка – вот и все ценности. За такие мелочи свою задницу подставлять кому охота?

– Не будет он жалобу фигачить, – сказал Мазур. – Нашелся нищий Студент, мать его! Квартирка как у профессора, не то что моя коммуналка! И картин сколько висит!

– Ориентировок на эти картины нет! – отрезал Хромов. – Они в комиссионках продаются, может, и правда, что ему художники дарят. А квартиру иметь никому не запрещено. И тебе, Мазур, тоже!

– Не запрещено, – уныло согласился тот. – Только где ж ее взять?

– Что теперь скажешь, Северная столица? – обратился Хромов к Руткову.

Тот выглядел как обычно, но Лобов видел, что наставник переживает. Еще бы – показалось, что ухватили за ниточку – а оно все впустую!

– Теперь надо ехать к Матросу, – твердо сказал капитан.

Повисла пауза. Оперативники переглянулись. Пономаренко деликатно прокашлялся. Дело шло к обеду, люди проголодались, ехать никому не хотелось, тем более там явный голяк!

– Так ведь Матрос, товарищ подполковник, он как бы это…

Рутков тронул Хромова за плечо.

– Ну что – это? – пробурчал Хромов. – Думаешь, я забыл? Ладно. Будет вам Матрос. Поехали!

«Газон» тронулся, проехал несколько кварталов, удаляясь от центра, запрыгал сначала по булыжным переулкам, потом и вовсе по рытвинам и колдобинам. Воздух из печки немного потеплел.

– А что с Матросом не так? – допытывался Рутков у Мазура.

– Да как тебе сказать… – Мазур смущенно пожимал могучими плечами. – Приедем, узнаешь, короче…

– Слушайте, а вот еще один интересный вопрос, – подал голос Пономаренко. – Кто-нибудь на руки Студента смотрел?

– На фиг мне его руки? – Хромов поднял голову. – Я на его зубы всегда смотрю – из бесценного скифского золота, самые дорогие в мире! А что?

– Да чего-то мне сейчас померекалось, что перстенек у него на пальце блестел. Только я тогда внимания не обратил. Настрой-то был спрятанное искать… – Лейтенант, крякнув, переключил передачу. – Стажёр, вон, молодой и горячий, он чуть фарш замороженный не расковырял, холодильник на запчасти едва не разобрал. А на руки никто и не смотрел.

– Ты что, сдурел, Пономаренко? Он же мне паспорт показывал, я его руки видел. Все в красных рубцах – наколки срезал. А перстня никакого не было!

– Да я не говорю, что был. Просто померекалось вдруг…

– Трах-тарарах! – выругался начальник УР. – А ты сам куда смотрел?

– Смотрел, куда положено, товарищ подполковник. – Пономаренко помолчал. – Да не было у него ничего на пальце, это я так сказал.

– Ясен пень, не было! – прогремел Хромов. – Мазур, ты ведь его обыскивал, ну? Скажи!

– Татухи у него сведенные на руках, шрамы – видел, – сказал Мазур.

– А перстень?

Оперативник замешкался с ответом.

Хромов подождал, повернулся.

– Что молчишь?

– Вспоминаю. Там как бы след такой… Татуха в виде перстня, как у блатных принято.

– Ты ведь сказал только про шрамы! – перебил Хромов.

– И шрамы тоже. Не разобрать, короче. А может, он марганцовкой выводил…

Мазур задумался.

– Рисунок как бы… расплывчатый такой, типа старого выцветшего штемпеля на конверте. – Он закашлялся, встрепенулся, полез в карман за папиросой. – Да о чем базар? Татуха и татуха. Не было там никакого перстня.

– Конечно, не было, – подтвердил Пономаренко.

– Точно? – хмуро вопросил Хромов.

– Нет, ну, товарищ подполковник!.. – От избытка чувств лейтенант развел руками, на секунду выпустив руль. – За кого вы нас принимаете!

– Я тебе покажу «за кого»! – успокаиваясь, пригрозил Хромов.

Лобов попытался вспомнить руки Студента. Прикрыл глаза, включил зрительную память, сосредоточился. Рукава белоснежной нейлоновой рубашки закатаны по локоть. Руки сложены на груди. Он не прятал их ни в карманы, ни за спину. Всё время на виду. Крепкие, мускулистые плечи. Набитые костяшки пальцев – видно, когда-то приходилось много драться. Шрамы – да. Шрамы присутствуют. Вроде бы только шрамы…

Нет. Перстня Лобов не увидел или не вспомнил.

Машина заехала в дорожный «карман» и остановилась. Рядом торчал козырек автобусной остановки, на фанерной вывеске написано «ст. Северное кладбище».

– Приехали! – доложил Пономаренко и первый выскочил наружу.

Начинались ранние сумерки. Город остался позади – в той стороне алмазами переливались первые электрические огни. А здесь голые тополя вдоль дороги, похожие на плесень островки грязного снега, которого прочти не осталось в городской черте. Дальше – слегка заснеженное поле, с которого задувал резкий ветер.

– Куда мы приехали? – спросил Рутков.

– К Матросу, – сказал Хромов и плотнее запахнул пальто. – Пошли.

* * *

Рутков, когда недоволен, больше молчит, чем ругается. Вообще не издает никаких звуков. Это очень хорошая черта, считал Лобов, мужская. Хотя из-за этого бывает трудно определить, все ли ты делаешь как надо, не накосячил ли чего ненароком. Вот сейчас что-то пошло не так, это точно. Шли они в полном молчании, хотя по лицу Руткова видно, что вопросов у него много. К Хромову, к Канюкину, к остальным.

Стажер Лобов редко бывал на кладбище. В силу своего юного возраста, в силу прочих обстоятельств, благодаря которым одна часть его близких и родственников не страдали смертельными недугами, не превышали скорость во время автомобильных поездок (поскольку автомобилей у них не было), не злоупотребляли алкоголем и вообще жили тихо и размеренно; другая же часть – дедушка Родион, тетка Маня и двоюродная сестра, чье имя Лобов постоянно забывал, – умерли еще в блокаду, когда его не было на свете. Сейчас, глядя на унылое, продуваемое всеми ветрами Северное кладбище, Лобов думал (опять-таки в силу возраста), что умирать, конечно, неприятно, иногда даже больно, но хоронить кого-то – это еще неприятнее. Хотя как сказать…

Кладбище как кладбище. Старые, «обжитые» (или наоборот – «омертвленные») участки ближе к входу: здесь сплошные поржавевшие «пирамидки», встречаются православные кресты и заметнее запустение. Дальше можно прослеживать, как менялась мода на надгробия. В самых новых кварталах города мертвых выделяются капитальные надгробия из бетона и мраморной крошки, кое-где даже вмурованы фото в траурной рамке.