Книга У стен Малапаги - Рохлин Борис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, почему он поступал именно так, а не иначе? Религия, политика? Не главное. Это делало его счастливым.
Бывший ландграф задумывается, вялая усмешка кривит рот, в глазах неподвижная бездонная грусть. Говорит — голос тусклый — без выражения, но и без усилия. Как хорошо затверженный, но плохо понятый урок:
«Взяты все укрепления на Верре, взяты все укрепления на Фульде, город Мюнден у подножия Гессенских гор захвачен. Верра и Фульда впадают в Везер. Геттинген взят. Геттинген — ключ к Брауншвейгу и Гессену. Тилли, Тилли, Тилли…»
«Вы всё о том же, Ваше Величество? Нехорошо».
«Ты забыл, я в отставке».
«Для других. Не для меня».
«Похвальная верность, милейший. Редко встречается в наше время».
«Не преувеличивайте, сэр. Это привычка».
«Однако какая откровенность!»
«Знаете, откровенность, оно и лучше».
«В каком смысле?»
«Проще. Не запутаешься».
«В чём?»
«Да в чём хотите. В политике, религии, в чувствительных отношениях. Или брачных узах, например».
«Кстати, ты что-то уже говорил по этому поводу. Мне показалось, у тебя весьма нерыцарское представление о женщинах. О прекрасных дамах».
«Что поделаешь, сир. Жизненный опыт. У каждого свой».
«Похоже, у тебя не слишком пленительный».
«Пленительный? Скажете тоже!»
«А всё-таки?»
«Ограниченный. Зато фундаментальный».
«Кратко, но выразительно. И в чём его фундаментальность?»
«В самообмане, сир. Нас никто никогда не обманывает».
«Неужели?»
«Уверяю вас. Мы сами обманываемся. Легко слепнем, когда хотим этого. Вот я, например, женился. Думаете, дамские прелести? Прельщение зрака? Ничего подобного».
«Большое приданое?»
«Что вы, Ваше…, какое там приданое! Мелочь. Так. Несколько наименований. По женской части. Никакого ассортимента. Нет — затмение. Накатило. Вот тут мы и слепнем. А выбор? Во-первых, невозможен. Когда незряч, не до выбора. Во-вторых, не вижу разницы».
«Не видишь разницы? Как так?»
«Природа. Она у всех одинакова».
«Природы больше нет. Мор, резня, зверство. Города в руинах, деревни опустели, поля заросли. Пейзаж после битвы. Безлюдье. Кто покойники. Кто в бегах. Роют норы, завидуют кротам. Их тихой, безмятежной жизни».
«Но, государь, мы бессильны что-либо изменить. Они сами этого хотели».
«Сами хотели этого?!»
«Конечно. Иначе не воевали бы. Сидели бы дома и занимались делом. Забудьте об этом! Давайте лучше споём. Ну, этот, как его?»
«Мадригал?»
«Да, да. Он. Два голоса. Нас как раз двое».
Поют.
На календаре 1628 год. В глубокой бедности в Мельсунгене живёт отрёкшийся от престола Мориц, бывший ландграф фон Гессен-Кассельский. Война продолжается. До Мира и Большого Карнавала ещё не скоро. Но всё, что происходит и будет происходить, происходит и произойдёт без него. Он сейчас занимается другими вещами. Гораздо более интересными, чем война или политика.
«И чем же?» — позвольте узнать.
«Алхимией и метафизикой».
«Прекрасная судьба. Грех жаловаться».
Мадригал отзвучал. Мориц устало провёл левой рукой по лицу. Сверху вниз. От лба до подбородка. Дворецкий сияет. Говорит:
«Надо похлопать».
«Кому?»
«Как кому? Нам!»
«За что?»
«Ну мы же спели? Не правда ли?»
«Что есть — то есть. Думаешь, заслужили?»
«Нет сомнения, Ваше Высочество».
Хлопают. Бывший ландграф вяло, отстранённо, с брезгливо выпяченной нижней губой. Дворецкий оглушительно громко. Смеётся. Счастлив. Впервые в жизни.
Мориц приходит в себя. Где-то побывал и вернулся. Странствовал. Теперь опять дома.
«Что на тебя напало, милый мой? Забылся? Сдвинулся? Так ржать. Вокруг одни похороны. А ты?»
«Ах, эти похороны, экселенц. Морок один. Фантом. Представьте! Кладбище. Понурые лица. Всегда переигрывают. Конечно, фигуры — образчик печали, идеал скорби. На лицах сплошное горе. Впечатляет. Не описать. Слов не хватит, красок, мелков, угля, темперы».
«Ты, по-моему, передёргиваешь. В человеке иногда просыпается и сострадание, и сочувствие. Жалость, наконец, Не всё же они спят».
«Вы точно изволили выразиться. Именно спят. И спят они вечным сном. Уверяю вас».
«Неужели без пробуждения?»
«Без, сир, без».
«Неутешительное соображение. Постой, но есть религия. Она исцеляет, облагораживает, смягчает нравы и… должна во всяком случае… у неё такое призвание».
«Ваше Величество, вы забылись. Одни обречены на муки, другие предназначены блаженству. Но неясно, кто есть кто. Не зная, не догадываясь, не имея возможности заглянуть в будущее, все должны стараться заслужить…»
«Но что именно в конце концов окажется заслуженным? Неизвестно».
«Почему неизвестно? Очень даже известно. Заслужить достойное, обеспеченное посмертное существование».
«Вот видишь! Ради этого стоит постараться».
«Стараются, конечно, сэр. Не без этого. В надежде на будущий пряник».
Он просыпается. Тишина раннего летнего утра. Прохладно. Много света. Света, когда рассвело, но ещё не день. Глаза открыты. Припоминает, я уже просыпался. И всякий раз оказывалось, что я сплю. Проснулся ли я сейчас, или сон продолжается? Осматривается, неуверенно, недоверчиво. Настороженно. Сновидение длится? Или он не спит? Какой странный невозможный сон.
Его комната, его спальня, его постель. Никого. Обычный день. Соответствует времени года. Значит, всё было сном. Неприятным. С горьким привкусом. Будущего? Чертовщина и только.
Неуставные отношения с дворецким. Всё. Хватит. Не было. Ничего не было. Никакого сна. Иначе он вернётся. Но его не было. Как же он может вернуться? А вдруг?
Какое сегодня число? Двадцать второе августа. Что его ждёт в этот день?
Ставится его новая пьеса. Надо закончить трактат по теологии. Обязательно. Осталось несколько фраз, чтобы всё расставить по своим местам. Что-то о прянике. Боже! Дальше. Приём послов. Вечером они будут присутствовать на спектакле. Привычная рутина. Не более. Всё-таки хорошо жить! Но сновидение было, однако. Не до снов. Слишком много работы.
Жизнь прожита? До войны, до отречения, до смерти…
Всё впереди. Мадригал предстоит.
Нашёл работу, повысит шансы в-вы-ввы — поехать — париж, берлин, бертье, киндяковск, качучатск, расшеперск, родилась в декабре. Год смерти неизвестен по причине жизни. Большая комната, и салон, и терраса. Ты помнишь наши встречи? Ты помнишь тёплый вечер, каштан в цвету? Пик славы, герой юности. Сколько стоит дорога во Фрайбург, Гейдельберг, Иену, Тюбинген? Тюбингенское введение в философию. Ты говорила, что не забудешь. И вновь весной под знакомой тенистой сосной. Синий платочек, городской романс. Падал с опущенных плеч, козин, блюменталь, тамарина, церетели. Были хороше песни, романсы любили. Мне сегодня так больно. Если можешь, прости. Каганов — прекрасный пианист. Мой нежный друг, ну не будь таким жестоким, изабелла юрьева из города ростова, а борис фомин, козловский, утёсов, хенкин-юморист. Туманно, туманно… исполняла в «Эрмитаже». Я такая болтушка. Я старая, а зажигаюсь. Что-то остаётся. Навсегда. Очи чёрные. Ветер осенний. Всё было лишь грёзы. Анархисты и левые экстремисты. Погромить фешенебельные магазины в центре Берлина. Купить дом на берегу моря. Приютить кошку. Кошку под дождём? Работа только для немцев. Неонацистская чувствительность. Никому не дадим принизить победу девятого мая. Военно-патриотическая тема. Лекарство от алкоголизма, крепкая алла колпакчи. На черкешенку не похожа. Но черкешенка. Киндяковск, Качучатск, Расшеперск, поэтесса Галушко Мэри.
