Книга Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво

Разумеется, Елизавета Карловна не заставила себя долго ждать, и хотя сердце у нашей наставницы доброе, сейчас она скрывала это особенно тщательно:

– В чем дело, mesdames? Извольте объяснить, что позволило вам так вести себя заполночь, когда все порядочные девицы должны сладко почивать в своих постелях? Все, у кого спокойна совесть, разумеется.

Ответом maman была гробовая тишина. Понимашки – это наша тайна, мы ее никому не выдадим, даже нашей maman под самой страшной пыткой. Но пытать нас Елизавета Карловна не стала. Не дождавшись ответа, она накапала мне сердечных капель и удалилась, взяв с нас слово наконец заснуть.

Как только за нашей наставницей закрылась дверь, мы все уставились на Дашу. Нам не терпелось узнать, какие они, эти понимашки, о которых все мы слышали с самых первых дней пребывания в институте. Даша на этот раз даже забыла о своем обычном кривлянии – сразу стала рассказывать.

– Ах, mesdames, я как вышла из уборной, иду по коридору, а там они! Они как погонятся за мной! Ах, я еле успела добежать до дортуара!

– Дашенька, душенька, а какие они?

– Ax, mesdames, они такие страшные! Я так испугалась! У них глаза огромные такие, и зеленые-зеленые, как трава! И они маленькие и худенькие…

– Ах, так они хорошенькие! И совсем-совсем не страшные! Почему же вы их испугались, Дашенька? – Марине нашей ничего не страшно.

– Хорошо вам, Мариночка, говорить! А вот за вами бы погнались, вы бы тоже небось так бежали бы!

Барышни еще немного пошептались и успокоились, даже Дашенька Ростовцева уютно засопела в своей постели, когда Леночка перебралась ко мне. Мы с ней крепко обнялись и попытались представить себе понимашек.

– Анюточка, а ведь они не злые, как ты думаешь?

– Ах, Леночка, страх как интересно, какие они!

– Вот бы их увидеть! – нет, честное слово, эта мысль первой пришла в благоразумную головку моей подруги! Я тут совсем ни при чем, разве что самую малость.

– Леночка, а пошли поглядим, вдруг мы их встретим!

– Что ты, Анюточка, страшно же! А то Елизавета Карловна узнает!

– А мы тихонечко, никто и не заметит.

– Ага, а если что, то скажем, что в уборную.

Мы с Леночкой выбрались из кровати, и, трясясь от страха и холода, в одних сорочках выскользнули в коридор. Было темно, единственный подсвечник, кажется, только усугублял тьму – уж больно страшно колыхались на потолке тени от его тусклых свечей. Мы, держась за руки, медленно пошли в направлении уборной. Вдруг какой-то скрип… Нет, даже, пожалуй, не скрип, а просто что-то ужасное, звук, какого и представить себе невозможно, раздался у нас за спиной. Мы с Леночкой бросились к уборной, вбежали и вдвоем вцепились в ручку двери. Изо всех сил мы тянули дверь на себя, и, конечно, ручка оторвалась. Шлепнуться на ледяной каменный пол было крайне неприятно, но страх куда-то испарился, и мы, стараясь не хихикать вслух, вернулись в наш дортуар. Заснули мы с Леночкой в моей кровати, тесно прижавшись друг к другу и даже не успев отогреться после нашей ночной вылазки. Жаль конечно, что мы не увидели понимашек, но зато просто здорово, что нас не увидела Елизавета Карловна! А утром я вспомнила, что ночью, когда мы с Леночкой вбежали в наш дортуар и забрались в мою постель, я совсем не задыхалась! Сердце билось ровно, как будто бы я и не вставала, не совсем, конечно, но почти. И после этого случая мне стало настолько легче, что Елизавета Карловна велела мне утром вставать вместе с барышнями и на все уроки ходить. И даже на уроки танцев. И гуляла я снова вместе со всеми барышнями, и мне никто не запрещал бегать. Я так думаю, что мы с Леночкой на самом деле понимашку встретили, и он мне помог, но я все равно никому не расскажу о нем, кроме этой бездушной бумаги, коей поверяю я все мысли и чувства свои.

Масленица в Петербурге празднуется широко и почти так же весело, как у меня на родине, в Нижнем. Конечно, петербургскую ярмарку не сравнить с нижегородской, ведь туда приезжают купцы из разных городов и даже стран и крестьяне из ближних и дальних сел и деревень свозят туда свой товар. А вот в Петербурге нас на ярмарку не пускали, поэтому про нее я ничего написать не могу. Зато в четверг на Масляной неделе нас повезли кататься на Неву. Барышни визжали и смеялись, сани легко скользили по рыхлому снегу. В воздухе пахло весной, скоро уже треснет лед на реке и нельзя будет прокатиться в санях, глядя на гранитные набережные. Вы не подумайте, не так уж часто мы и катаемся – хорошо, если на Масленицу вывезут, как сейчас, а обычно и этого не бывает. Но эта прогулка оказалась замечательной!

Я, кажется, впервые увидела, какая кругом красота! Наши сани пронеслись мимо Летнего сада, который тоже, как и весь город, ждал скорой весны, чуть замедлили ход у Мраморного дворца, словно давая возможность полюбоваться его совершенством. Мрамор разных оттенков как будто светится изнутри, в лучах солнца скульптуры, украшающие дворец, кажутся еще более изящными. А на другой стороне Невы сверкает золотом шпиль Петропавловской крепости… Я почувствовала настоящий восторг! Я представляла себя скользящей по залам Зимнего дворца, низко приседающей в реверансе перед самой Императрицей…

Прогулка утомила меня – я после той встречи с понимашкой, хоть и чувствовала себя намного лучше, все равно быстро уставала. И Елизавета Карловна запретила мне появляться на балу. Мне было ужасно обидно, потому что это был не просто бал, это был особенный бал, на него пригласили кавалеров! Обычно-то на наших балах в Смольном мы сами танцуем, друг с другом, а кавалеров приглашают только в самых редких случаях. Вот тут и настал этот случай, а я должна была сначала смотреть, как наши барышни наряжаются, а потом одна сидеть весь вечер в холодном дортуаре, и даже Елизавета Карловна не пригласит меня выпить кофию, потому что сама будет на балу.

Как только за барышнями затворилась дверь, я села у окошка с книгой и стала смотреть на снег, крупные хлопья которого медленно проплывали вниз. Я собиралась погрузиться в трагедию господина Сумарокова «Вышеслав» и постараться получше войти в свою роль – мы собирались в субботу на Масляной ставить эту высокую трагедию перед самой матушкой Государыней нашей. Мне предстояло играть Зениду. Какой прекрасный образ!

Я чувствовала точно так же, как моя героиня. Как и Зенида, я бы смогла отказаться ради долга от своего любимого, я была бы готова последовать за ненавистным Любочестом даже в тюрьму, ведь нет ничего выше данного слова! Тогда бы счастье восторжествовало, я уверена! Зенида обрела свое счастье с милым Вышеславом, и оно явилось наградой их добродетели. И меня часто одолевали те же сомнения, что и мою героиню: «У всех ли разумы господствуют сердцами?»

И как ни грустно мне было, но роль увлекла меня, и я забыла, что и часа не прошло, как мне хотелось быть вместе со всеми барышнями на балу. Как только я произнесла вслух слова моей Зениды, мне ответил странный и абсолютно незнакомый голосок: «Не часто ль наших дел пристрастия творцами?»

Я почему-то не испугалась, как должна была бы: наверное, если не ждать чего-то страшного, то не так страшно и бывает.