Книга Неофициальная жизнь Романовых. Царский декамерон - Михаил Пазин

Заведуя Вотчинной канцелярией, то есть ведомством, которое уже в наше время назвали Госкомимуществом, Виллим Моне брал огромные взятки с заинтересованных лиц. Делал он это с помощью своей сестрицы Матрены Иоганновны, которая находила ему «нужных» людей. Моне никому не отказывал, благодаря чему получил репутацию благожелательного человека. Чем более росло благорасположение Екатерины к камергеру, тем более расширялось могущество Виллима Монса. Чтобы понять, какого влияния достиг Виллим Моне, скажем, что к нему за помощью обращалась даже царица Прасковья, вдова умершего соправителя Петра, Ивана V. А ведь она была с Петром I накоротке! Екатерининского фаворита осыпали подношениями, перед ним заискивали.

Однако стремительный взлет Виллима Монса вызвал приступ зависти у его недоброжелателей — ишь ты, выскочка какой нашелся! Пора открыть глаза на все происходящее Петру Алексеевичу, пора… И на свет появился анонимный донос, адресованный Петру I. Неизвестный писал, что Моне задумал отравить государя, чтобы самому править вместе с Екатериной. Конечно, все это было чушью — так далеко планы Монса не простирались; ему бы карманы себе набивать, не более. И Петр, конечно, не поверил в версию о покушении на свою персону, однако намек на любовную связь своей обожаемой Катеринушки с Монсом был воспринят им близко к сердцу. И государь пришел в ярость. Он приказал схватить щеголя и нещадно его пытать. Это случилось в ноябре 1724 года.

Когда Монса арестовали, коррумпированное петербургское общество было словно громом поражено, так как многие из тех, кто привык действовать в своих интересах через любовника императрицы, теперь ждали неминуемой расправы.

Дознание по делу Монса производил лично руководитель Тайной канцелярии П. Толстой. Арестованный, едва увидев орудия пыток, чуть не свалился в обморок и тут же признался во всем, в чем его обвиняли. Этот лощеный красавец, сильно заботившийся о своей внешности и не выносивший боли, при виде дыбы и раскаленных щипцов мог оговорить себя и кого угодно. Поэтому ему не поверили, но когда нашлись интимные письма Монса к Екатерине, Петр взбесился. Задумки отравления царя, как Петр и думал, не было и в помине, но постельные эскапады Монса с Екатериной были. Он был взбешен признаниями Виллима Монса, и можно только догадываться, что творилось с ним в эти дни, зная его склонность к необузданному гневу и нетерпимость даже к малейшему намеку на нарушение его чести! Приступы царского гнева были опасны для всех, кто попадался ему на пути. Однажды, ослепленный бешенством, он чуть не убил собственных дочерей, Елизавету и Анну. Рассказывали, что лицо царя то и дело сводила судорога, иногда он доставал свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и стену, топал ногами и размахивал руками. Уходя от них, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась в щепки. Мы уже писали в предыдущей главе, что Петр был подвержен приступам необузданной ярости, которые могла гасить только Екатерина. Когда окружающие замечали искривившийся рот царя — предвестник гнева, то они сразу же посылали за ней. Она клала голову Петра к себе на колени, гладила ее, и он засыпал. Однако на этот раз успокаивать царя было некому — именно Екатерина, единственная, кто мог гасить его гнев, оказалась изменницей!

Закономерно, что Петр позволял себе нарушать супружескую верность, но не считал, что точно таким же правом обладает и Екатерина. В общем, верно было наше утверждение — два сапога пара.

Словами трудно передать, что творилось в душе Петра! Единственный близкий ему человек предал его! Кем же стала та, к которой он обращался словами: «Катеринушка, друг мой!»? Он потребовал от своей «верной» женушки объяснений. Тут-то и произошла сцена, описанная нами выше, — царица на коленях вымаливала у Петра прощения. Как никто другой, зная Петра, она могла ожидать от него чего угодно — даже казни за прелюбодеяние! Ей уже мерещилась отрубленная голова Машки Гамильтон, валяющаяся в грязи! Однако Петр сумел укротить свой гнев и не стал жестоко наказывать Екатерину — все-таки она была матерью его детей. Ни в Бога, перед которым Екатерина была после коронации ответственна, ни в черта Петр конечно же не верил. Не нужно было этого делать и по политическим соображениям — не устраивать из этого скандала, чтобы он стал посмешищем в глазах всех царствующих дворов Европы. Признание главной вины Монса так глубоко поразили царя, что на все остальные проступки арестанта он взглянул только слегка, только как на официальный предлог к осуждению. Преследовать же взяткодателей ему показалось слишком мелким.

У Петра хватило присутствия духа обвинить Монса лишь в экономических преступлениях. В вину ему поставили присвоение оброка с деревень, входящих в Вотчинную канцелярию, получение взяток за предоставление места на казенной службе, мздоимство и прочее в том же духе. О Екатерине не было сказано ни слова.

15 ноября 1724 года жителям Петербурга был оглашен царский указ, в котором говорилось следующее: «1724 года в 15-й день, по указу Его Величества Императора и Самодержца Всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10 часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву — за их плутовство такое: что Моне, и его сестра, и Егор Столетов, будучи при дворе Его Величества, вступали в дела противные указам Его Величества, не по своему чину укрывали винных плутов от обличения вин их, и брали за то великие взятки: и Балакирев в том Монсу и прочим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».

Примечательно, что к делу Монса был привлечен придворный шут Балакирев, пострадавший, вероятно, только за то, что носил от камергера Екатерине любовные записочки.

Указ императора не остался без внимания. Наутро следующего дня на Троицкий площади перед эшафотом собралась огромная толпа горожан, желающих поглазеть на страшное и кровавое зрелище. К 10 часам утра к площади приблизилась мрачная процессия. Солдаты вели Виллима Монса. Его сопровождал лютеранский пастор. Бывший любовник императрицы, камергер Двора, известный франт и щеголь, предстал теперь перед публикой бледным и изможденным. Он был в нагольном тулупе и с ужасом взирал на шест с заостренным концом, приготовленный для его головы. Очевидцы свидетельствовали, что перед казнью он был тверд духом и только попросил палача отрубить ему голову с первого удара топора.

Между тем церемония казни продолжалась. Перед притихшей толпой зачитали приговор. В это время Моне, обводивший толпу помутневшим взором, не обнаруживал никаких эмоций. Его бледное лицо было словно маска. Когда к нему для последнего слова подошел пастор, он отдал ему последнее оставшееся у него имущество — драгоценные часы с портретом Екатерины на крышке. По сигналу палача он снял тулуп, шейный платок и положил шею на плаху. Как Моне и просил, палач с одного удара снес ему голову с плеч и затем насадил ее на шест. Затем тело бывшего фаворита привязали к специальному колесу, которое тоже выставили на всеобщее обозрение.

Немного отвлечемся от описаний этой кровавой сцены. Это был чуть ли не единственный случай казни в петровское время за взяточничество и казнокрадство. То, что в этом деле были замешаны личные амбиции Петра, подчеркивается тем фактом, что казнили только Виллима из всех привлеченных по этому делу. Взяточничество и казнокрадство при Петре на Руси процветали махровым цветом, и казнить надо было все окружение царя, ан, нет, пострадал лишь Моне.