Книга Байки "Скорой помощи" - Андрей Шляхов

После ухода разоблаченной докторши Светлана Викторовна долго просила у сына прощения, перемежая фразы долгими рыданиями и картинным заламыванием рук. Сын не выдержал и объяснил матери причину своей депрессии. Хоть он и не был сторонником чрезмерного посвящения матери в свои дела, но выглядеть наркоманом в ее глазах ему совсем не хотелось. Вечер закончился ссорой – Светлана Викторовна, узнав о том, что Елена выходит замуж за другого, не смогла скрыть своей радости, а Данилов, оскорбленный в лучших чувствах, наговорил матери дерзостей, и оглушительно хлопнув дверью, ушел, в чем был, из дома. Три дня он прожил у Полянского.

– А потом, в один день, вот это уже был действительно прекрасный день, без преувеличения, все прошло. Как отрезало. Превратилось в воспоминание. Со временем мне начало казаться, что это происходило не со мной, что я просто видел такой фильм или читал книгу об этом.

– Прошло бесследно? – уточнил Эдик.

– Почти бесследно. Осталась только стойкая неприязнь к длительным отношениям с женщинами…

Официантка принесла большую тарелку с тонко нарезанным вяленым мясом и тарелку поменьше со стопочкой нарезанного квадратиками лаваша. Вместо них на поднос перекочевала опустевшая посуда.

Пока она возилась у стола, Данилов сделал паузу, во время которой успел проглотить чуть ли не половину содержимого своего горшочка.

– Вкусно? – улыбнулась официантка, перехватив его взгляд.

– Очень! – подтвердил Данилов. – Ваш повар – волшебник.

– Мне тоже понравилось, – сказал Эдик.

– Спасибо, – поблагодарила официантка и ушла.

– Не могу позволить себе привыкнуть к кому-то, – продолжил Данилов, разливая водку по рюмкам. – Не хочу позволять. Лучше так – одному.

Движением бровей Эдик выразил свое несогласие с последним утверждением.

– Одному внутри, в душе, – пояснил Данилов, – психологическое одиночество не подразумевает одиночества в бытовом и физиологическом смысле этого слова. Я не монах, а обычный здоровый мужик. Ну – почти здоровый, если не брать в расчет мою знаменитую посттравматическую энцефалопатию. У меня есть и всегда были подружки, кое-кто из них даже работает на нашей подстанции…

– Фельдшер Макаренко и доктор Чанцева…

– Я был уверен, что ты учился ремеслу, а не собирал сплетни, – Данилов нахмурился и погрозил ему пальцем.

– Одно другому не мешает.

– Возможно… За все хорошее!

– За все!

Было так здорово сидеть в уютном месте с понимающим тебя собеседником, пить хорошую водку, закусывать ее вкусной, практически домашней едой, вести неспешный разговор и время от времени негромко чокаться рюмками. Было в этом что-то радостное и, одновременно, умиротворяющее. Грязный и жестокий мир, полный несправедливости и боли, отошел на второй план, уступив место гармонии грамотного застолья и блаженству задушевной беседы. Совершенно незаметно для себя Данилов выложил собеседнику все, что лежало у него на душе, и почувствовал нечто вроде облегчения от своей импровизированной исповеди. Эдик слушал молча, лишь изредка задавая уточняющие вопросы, а под конец, когда они, откинувшись на спинки своих стульев, запивали обед обжигающе горячим кофе из крохотных чашечек, сказал:

– Мне кажется, что кое в чем ты ошибаешься, Вова…

– В чем же? – Данилов поставил пустую чашечку на блюдце и внимательно уставился на Эдика, чувствуя, что тот хочет сказать нечто важное.

– Ты не впускаешь никого в свою жизнь не потому, что боишься привыкнуть к кому-то, боишься новых разочарований, новых потерь. Ты, насколько я понимаю, очень мало чего боишься. Ты просто держишь место для нее. Ты ждешь ее возвращения…

– Эдик, ты перепил, – перебил его Данилов, – и говоришь глупости.

– …И боишься признаться в этом самому себе, – продолжил Эдик. – Ты хочешь всегда быть сильным, и в этом твое слабое место.

Глава восьмая

Смятение чувств

Бывает так – живут люди вместе около десяти лет, наживают какое-то имущество, двоих детей, заводят собаку и считаются вполне благополучной семьей. Считаются до тех пор, пока муж не приревнует жену к соседу и не нанесет ей восемнадцать колотых ран кухонным ножом.

«Женщина тридцать два года, ножевое ранение» не тот повод, который настраивает бригаду на благостный лад. Запрыгнули в машину, доехали при «светомузыке», выпрыгнули и бегом поднялись на четвертый этаж хрущевки.

Кардиограф Данилов оставил в машине – не тот повод. Вместо этого прихватил плащевые носилки. Из типовых пятиэтажек можно вынести больного и на обычных носилках, но кто его знает – какая там ситуация с мебелью в квартире, особенно в прихожей. Некоторые умудряются впихнуть в маленькое пространство столько мебели, что всю жизнь ходят бочком. И ничего – привыкают. Разумеется, им и в голову не приходит мысль о том, что когда-нибудь здесь понадобится пронести тело на носилках. Их собственное тело…

Влетев в квартиру, буквально набитую людьми в синей форме, Данилов кинулся к пострадавшей, разлегшейся в огромной луже крови, вольготно раскинув руки.

– Умерла еще до нашего приезда. – Старший лейтенант был знаком Данилову, им уже приходилось не раз встречаться «по службе».

У лейтенанта было редкое имя – Тимофей.

– Странно, если бы она была жива… – словно про себя сказал Данилов, надев перчатки и расстегнув мокрый от крови ситцевый халатик. – Два проникающих в сердце, перерезана левая сонная артерия, да и брюшной отдел аорты явно задет…

Над пупком, по центру живота, он насчитал семь ран, своим расположением напоминавших расходящиеся во все стороны лучи солнца.

Тимофей показал Данилову и Вере орудие убийства – большой кухонный нож с фигурной деревянной ручкой, уже упакованный в прозрачный пакет. И лезвие, и ручка были испачканы кровью.

– Соседка вызвала, – сказал старлей. – И нас, и вас.

– Муж? – спросил Данилов.

– Муж, – подтвердил Тимофей. – Соседка говорит – ревновал он ее сильно.

– Любил, значит, – вздохнула Вера.

– Лучше бы уж ненавидел, – зло сказал Данилов. – Глядишь, и успели бы…

Оставив Тимофею номер наряда, Данилов пошел к выходу.

– А его-то задержали? – спросила любопытная Вера.

– Сбежал, – ответил Тимофей и добавил: – Никуда он не денется – протрезвеет и сам явится. С повинной.

– Что только люди не творят! – сказала Вера, догнав Данилова на лестнице. – Ужас…Только подумаешь, что еще вчера у детей были папа и мама…

– А теперь у них никого нет! – ответил ей Данилов. – И хватит пустой болтовни!

– Вы сегодня какой-то странный… – обиделась Вера. – Уж и слова сказать нельзя.

– Можно, только зачем? – Данилов изо всей силы пнул ногой дверь и вышел на улицу.