Книга Возвращение - Хокан Нессер

Удивительно, на что способен мой мозг в такой поздний час…

Хотя их послеобеденный визит не остался незамеченным.

Одно разбитое оконное стекло, один порезанный палец, сломанный штатив для капельницы и еще кое-какой мелкий ущерб. Улыбки персонала становились все более натянутыми по мере того, как шло время и близнецы вели себя всё шумнее, а инциденты следовали один за другим.

«Дьявол, как она это выдерживает? – подумал он, позволив себе в темноте слабо улыбнуться. – Видимо, ей перепало кое-что от силы духа ее отца.

Sans doute, oui[5]».

22

– Реквием Госсека? – переспросил темноволосый юноша и поднял очки на лоб. – Вы сказали «реквием Госсека»?

– Да, – подтвердил Мюнстер. – Разве такого нет?

– Есть, конечно. – Он кивнул, старательно листая папку. – Его просто нет у нас. Есть одна запись в исполнении Хора французского радио пятьдесят девятого года, кажется… но не на компакт-диске. Наверное, вам лучше спросить в магазине Лауденера.

– Лауденера?

– Да, в центре на Карлплац. Если у них нет, то можно поискать у антикваров. Пластинку выпустила студия «Вертик».

– Большое спасибо. – Мюнстер вышел из магазина.

На улице он взглянул на часы и понял, что вряд ли успеет зайти в магазин на Карлплац. Встреча с судьей Хейдельблумом была назначена на шесть, и что-то ему подсказывало, что старый законник не простит опоздания.

«Хотелось бы, чтобы комиссар удовольствовался Бахом или Моцартом, – подумал он, садясь в машину. – Какого черта ему в больнице слушать эти древние похоронные марши?»

Мюнстер остановился на Гайдерстраатт в районе Воосхейм, но довольно далеко от дома Хейдельблума. «И уж точно судья не одобрит, если я приду раньше», – подумал он и решил, что может позволить себе совершить прогулку по фешенебельному кварталу, где раньше ему никогда не приходилось бывать.

Просто для этого не было повода. Если в Воосхейме и существовала преступность, то на более высоком, можно сказать изысканном, уровне, и простому интенданту криминальной полиции там совершенно нечего было делать.

Построенные в конце прошлого или в начале этого века дома тянулись вдоль западного края городского лесопарка; многие из довольно щедро нарезанных участков граничили прямо с лесом, и их владельцы, даже не выезжая из города, могли наслаждаться природой. В целом, домов было не больше шестидесяти – семидесяти, теперь, конечно, на одном таком участке уместились бы три-четыре современных здания. Мюнстеру было известно, кого эти цветущие изгороди и увенчанные медной ковкой стены скрывают от посторонних глаз. Здесь жили сливки общества. Вышедшие на пенсию главные врачи и профессура, старые генералы, бывшие министры и бизнесмены прежнего поколения. Может быть, какой-нибудь дворянский род, уставший от собственного поместья и жизни в деревне. Ясно было и то, что средний возраст здешних жителей приближался скорее к ста, чем к пятидесяти годам. И в этом отношении судья Хейдельблум не был исключением.

«Вымирающая раса, – думал Мюнстер, проходя по благоухающей жасмином улице, когда вдруг услышал за одной из изгородей детский смех и плеск воды. – Скорее правнуки, чем внуки», – решил он.

Ну да, часть домов, наверное, перешла кому-то по наследству.

Он подошел к резиденции Хейдельблума и позвонил в колокол у ворот. Через некоторое время послышалось шуршание гравия, и показалась служанка в черной юбке и блузке, фартуке и белом чепчике.

– Да?

– Интендант криминальной полиции Мюнстер. У меня назначена встреча с господином судебным советником.

– Пожалуйста, следуйте за мной. – Она открыла калитку.

Служанка была полновата и с красивыми рыжими волосами. На взгляд Мюнстера, ей можно было дать не больше девятнадцати-двадцати лет.

Как забавно устроена жизнь!

Судья Хейдельблум принял его в библиотеке. Сквозь открытые стеклянные двери в сад были видны газон и фруктовые деревья, и контраст между улицей и домом казался резким до пародии. За окном – зеленеющая распускающаяся жизнь, ароматы трав и пение птиц; внутри дома – темный дуб, кожа, камчатная ткань и старые книги. А также довольно резкий запах темно-зеленых сигар; одна из них и сейчас дымилась в гранатового цвета порфировой пепельнице, которая стояла перед Хейдельблумом на столе.

Мюнстеру показалось, что и внешне, и запахом они немного напоминают те тонкие сигары, которые курил комиссар.

Ему предложили сесть в кожаное кресло в классическом английском стиле, очевидно придвинутое к столу специально для этого случая, и когда Мюнстер в него опустился, то обнаружил, что лысый птичий череп старого судьи возвышается на полметра над его головой.

Разумеется, неслучайно.

– Спасибо за то, что согласились принять меня и позволили задать вам несколько вопросов, – начал он.

Хейдельблум кивнул. На самом деле он очень неохотно согласился на эту встречу, и то только тогда, когда вмешались с уговорами Хиллер и Ван Вейтерен.

«У него не все в порядке с головой, – предупредил комиссар. – По крайней мере, время от времени точно, поэтому спрашивай осторожно».

– Ситуация такова, – продолжил Мюнстер, – что для нас очень ценно ваше мнение. Вряд ли найдется кто-то, кто лучше вас владеет информацией по делу Леопольда Верхавена.

– Совершенно верно, – согласился Хейдельблум, протягивая руку за сигарой.

– Вы слышали, что его нашли мертвым?

– Да, начальник полиции мне сообщил.

– Честно говоря, мы оказались в тупике, подыскивая мотив, – продолжил Мюнстер. – Одна из теорий, которой мы придерживаемся, заключается в возможной связи этого убийства с делами об убийствах Беатрис и Марлен.

– Каким образом? – спросил Хейдельблум неожиданно резким голосом.

– Мы не знаем.

Повисла пауза. Хейдельблум затянулся и положил сигару обратно в пепельницу. Мюнстер выпил немного содовой из стоящего рядом стакана. Комиссар посоветовал ему не раздражать старого судью и дать достаточно времени на обдумывание и воспоминания. Бесполезно устраивать перекрестный допрос восьмидесятидвухлетнему старику.

– Это было последнее дело в моей практике, – объяснил Хейдельблум и откашлялся. – То есть дело о Марлен. Хм… Самое последнее…

В его голосе появилась стыдливая нотка… или это Мюнстеру только показалось?

– Я понимаю.

– Хм… – повторил Хейдельблум.

– Нам очень интересно услышать ваше мнение о нем.

Хейдельблум поднял руку к воротнику рубашки и указательным и средним пальцами слегка ослабил узел темно-синего платка.

– Я стар, – сообщил он. – Мне осталось жить всего одно лето, в лучшем случае два… – Он замолчал, как будто нащупывая нить.