Книга Цена Шагала - Петр Галицкий

— А вот как раз могу поспособствовать. Не желаете ли полечиться?

— Когда?

— Да хоть сегодня, — предложил Трегубец.

— Только что-нибудь тихое, — попросил Дмитрий Владимирович.

— Несомненно. Напротив «Славы Зайцева», знаете?

— «Слобода»? — полувопросительно полуутвердительно сказал Дмитрий Владимирович.

— Она, она, голубушка, — подтвердил Трегубец. — Часиков в восемь.

— Договорились, — после некоторой паузы ответил его собеседник.

Звали его Дмитрий Владимирович Пакин, и занимал он должность заместителя начальника аналитического отдела в одном из управлений службы федеральной безопасности. Собственно, занимал он эту должность уже лет пятнадцать-двадцать, и с той поры его учреждение успело сменить множество названий, а Дмитрий Владимирович так и оставался неприметным, но очень важным винтиком в этой странной, то разваливающейся, то укрупняющейся машине. Чин он имел небольшой, майорский, однако значимость и осведомленность его в определенных делах была ничуть не меньше, чем у какого-нибудь генерала или даже генерал-лейтенанта. В давние времена Трегубцу приходилось несколько раз помогать Пакину, и потому он не особенно мучился, обращаясь к представителю конкурирующей фирмы за консультацией. Вообще, разговоры о ненависти милицейских структур и структур безопасности в достаточной степени преувеличены авторами детективов, сценаристами приключенческих фильмов. И среди тех и среди других встречаются как приличные, так и неприличные люди. И среди тех и среди других неожиданно заводятся и враги, и союзники. А к последним, пожалуй, и относились Василий Семенович и Дмитрий Владимирович. Именно поэтому встреча обещала быть не только информативной для Трегубца, но даже приятной.

Василий Семенович успел доехать домой, переодеться в бывший когда-то выходным темно-коричневый чешский костюм, рубашку и галстук, подаренный ему на пятидесятипятилетие сотрудниками, положил в кошелек заначку из двух пятисотрублевых бумажек, натянул плащ и потрусил в метро, рассчитав время так, чтобы приехать на станцию «Проспект Мира» без пятнадцати восемь. Без пяти он уже стоял во дворике напротив «Дома моды Славы Зайцева», у маленькой деревянной двери, ведущей в подвал, и ожидал своего знакомца.

Тот появился вовремя. Это был щуплый, безвозрастный человек в дешевой турецкой кожаной куртке, надетой поверх такого же недорогого костюма, в кожаной кепке на лысеющей узкой голове, с видавшим виды кожаным портфельчиком в руках.

— Здесь тихо? — спросил он вместо приветствия.

— В самый раз, — ответил Василий Семенович.

Они спустились в ресторан. Непонятно, что имел в виду Василий Семенович, утверждая, что в зале тихо, поскольку первое, что услышали приятели, войдя туда, — рев электрооргана и классический, чуть с хрипотцой голос, словно созданный для блатного шансона. Однако Дмитрия Владимировича это почему-то не смутило.

— Ну, как? — спросил его Трегубец.

— Отлично, — ответил Пакин.

Провожаемые невысоким полноватым официантом с круглым крестьянским лицом, они прошли к дальнему от входа столику, огороженному от основного зала невысокой фанерной перегородкой, усевшись друг напротив друга, принялись внимательно изучать меню.

— Сам-то здесь когда-нибудь ел? — спросил Пакин.

— Пару раз, — ответил Трегубец.

— Вкусно?

— Нормально.

Изучение меню заняло минуты две, от силы три. Они подозвали все того же хлопца, заказали пол-литра водки, две ухи по-монастырски, свинину на косточке и бутылку «Боржоми».

— Говорят, ты опять набедокурил, — сказал Дмитрий Владимирович, глядя бесцветными глазами в лицо Трегубцу.

— Такой уж характер, — рассмеялся Василий Семенович. — Никак не могу начальству угодить. Вот из кожи вон лезу — ан не получается!

— В наши-то лета поосторожнее надо быть, — ответил Пакин.

— Надо бы, надо, — сокрушенно покачал головой Трегубец. — Взял бы в ученики!

— Хлопот с тобой много, — парировал Дмитрий Владимирович.

— Ну что, полечимся? — предложил Василий Семенович, разливая по рюмкам беленькую.

— Дай бог, не последняя, — так же не интонируя произнес Пакин и опрокинул рюмку в глотку.

— У-гу, — кивнул Трегубец и отправил в свою положенные пятьдесят граммов.

— Ну что, подождем горячего или сразу о делах побеседуем? — хмуро спросил Пакин.

— Да как скажешь, Дмитрий Владимирович. По мне — все одно.

— Ну, тогда, чтобы аппетита не портить, давай сразу закруглимся. Зачем звал?

— Да вот, понимаешь, — начал Трегубец, — копал я тут одну историю, не так тебе интересную…

— Понял, без подробностей, — поторопил Пакин.

— Я и говорю. Копал, значит, историю, и всплыл там один персонаж, очень, понимаешь, интересный мне персонаж, я бы даже сказал, нужный. Да вот беда: подобраться к нему без твоей помощи я никак не сумею.

— Что, обессилила доблестная милиция?

— Милиция-то не обессилила, да человечек этот не в моей юрисдикции.

— То есть?

— А что и слышишь. Проживает он, понимаешь, в славном городе Лондоне, а от меня это ой как далеко. Не по средствам мне путешествия.

— Считаешь, мне по средствам?

— Я, Дмитрий Владимирович, в твой карман не лезу, авуаров, так сказать, твоих считать не буду. Но вот, мне кажется, тебе точно по средствам узнать о человечке моем.

— Имя, фамилия, — произнес Пакин.

— Записывать, конечно, ничего не будешь?

— Удивляюсь я тебе, Василий Семенович. При моей профессии что-то записывать?

— Кошенов Илья Андреевич. Не попадалось тебе такое имя?

— Кошенов, — повторил Пакин и пожевал губами. — Почему же заинтересовал тебя этот господин?

— Сам же просил без подробностей, — отозвался Трегубец. — Так, случайно возник в поле зрения. Меня, собственно, не столько он сам интересует, сколько его друзья и знакомые. Из серьезных, конечно.

— Ну, так, — начал Пакин. — Илья Андреевич — человек серьезный. Филантропией и чем-либо в этом духе не занимается. Однако и в вашей тусклой уголовке не замечен. Это наш клиент, правда, бывший.

— Поясни, Дмитрий Владимирович.

— Ну, на этой территории: валюта, в особо крупных, замечу, иконы, живопись, предметы старины. Да, еще заметная деталь: профессиональный игрок.

— Катала? — удивился Трегубец.

— Нет, не катала, просто профи. Любил, знаешь ли, пулю по серьезному расписать.

— Что же вы его, такого серьезного, выпустили?

— А как было не выпустить! Выезжал он официально, с выставкой из его собрания. Ну, а что не вернулся, так знаешь: в Европе за руку удержать трудно.