Книга Антидот. Противоядие от несчастливой жизни - Оливер Буркеман

Обычно мы замечаем свой внутренний голос (который как раз в этот момент критиковал меня за неспособность начать разговор с толкового вопроса), когда волнуемся, а я действительно волновался. Но отправной точкой мировоззрения Экхарта Толле, как он стал его объяснять в ответ на вопрос, который я наконец-то сформулировал, является то, что мы проводим в компании этого голоса всю свою жизнь.

Внутренний голос оценивает и интерпретирует окружающее, определяет наши эмоциональные реакции, громко болтает без умолку, заставляя нас отождествлять себя с ним, и мы начинаем представлять себя говорящим потоком сознания.

Если вы сомневаетесь в такой картине собственного сознания, вам стоит подумать, не слишком ли вы идентифицируете себя с этим внутренним трепом, чтобы обратить на это внимание. Когда я спросил Толле, что он считает главным препятствием для счастья большинства людей, он ответил с легким акцентом, выдающим его немецкое происхождение: «Это полное отождествление себя со своими мыслями, практически полное отсутствие сознания помимо мыслей, которые постоянно роятся в голове. Это состояние настолько полной идентификации с голосами в собственной голове, — он издал характерный тевтонский сдавленный смешок, — что вы считаете, будто вы и есть эти голоса».

В своей книге «Новая земля» Толле вспоминает на первый взгляд незначительный случай, который произошел с ним за несколько месяцев до его судьбоносного опыта в комнате у Белсайз-Парка. Тогда он впервые понял, насколько тесно отождествляет себя со своим мышлением. Он занимался в главной библиотеке Лондонского университета и по утрам ездил туда на метро, сразу после часа пик:

«Как-то раз я сидел напротив женщины лет тридцати. Я и раньше не раз видел ее в поезде, поэтому не мог не узнать. Хотя народу в вагоне было много, места по обе стороны от нее оставались свободными. Причиной, без сомнения, было ее совершенно безумное состояние. Взгляд женщины был крайне напряженным, и она непрестанно разговаривала сама с собой громким и раздраженным голосом. Она так глубоко ушла в свои мысли, что совершенно себя не осознавала. Казалось, она даже не замечает окружающих. Ее монолог был примерно следующим: «А потом она мне говорит… поэтому я говорю ей: нет, ты врешь, как ты смеешь обвинять меня… ведь ты всегда была одной из тех, кто меня обманывал, я тебе верила, а ты предала меня…»

Женщина вышла из поезда на той же остановке, что и он. Из любопытства Толле решил проследить за ней и постепенно понял, что она тоже направляется в университетскую библиотеку. Его это озадачило. Амбициозный и увлеченный аспирант, он считал, что наука — вершина человеческой деятельности, а в университетах собраны сливки интеллектуального общества. Он удивился: «Какое отношение ко всему этому могла иметь такая безумная личность?»

Перед тем как войти в библиотеку, продолжая думать о странной женщине, я зашел в мужскую комнату. Я мыл руки и размышлял: «Надеюсь, я не закончу так же, как она». Стоявший рядом человек бросил взгляд в мою сторону, и я вдруг с потрясением понял, что не только подумал, но и пробормотал это вслух. «Боже мой, да я уже такой же, как она», — промелькнуло в голове.

Впервые прочитав это, я вздрогнул, сразу же вспомнив о своем стоическом опыте в лондонском метро. Тогда я хотел убедиться в том, что могу вытерпеть смущение и спокойно относиться к тому, что окружающие примут меня за ненормального. Мысль Толле была более радикальной: грань между такими «ненормальными» и остальными людьми может быть очень тонкой — разница лишь в том, что нам, нормальным, удается не делать наш безостановочный внутренний монолог достоянием других.

Он полагает, что, как только мы идентифицируем себя со своим внутренним голосом, начинаем подразумевать под ним себя, наше мышление становится компульсивным, то есть постоянным и безостановочным. Идея дать мышлению передышку не приходит нам в голову. Мы считаем, что наша способность думать и наше существование едины и неразделимы. «Неспособность перестать думать — ужасный недуг, но мы не понимаем этого, поскольку почти все люди подвержены ему. Поэтому считается, что это нормально», — пишет Толле. Идентифицируясь со своими мыслями, мы создаем ощущение самости, которое он называет «эго». (Этот термин используется многими мыслителями в самых различных смыслах.) Но жизнь на службе эго никак не может быть счастливой.

Почему же эго не может дать нам счастья? Аргументация Толле в этой части напоминает стоиков, которые утверждали, что источник наших бед — наши суждения об окружающем. Он развивает эту мысль и считает, что подобные суждения и вообще все наши мысли есть то, как мы себя понимаем. Мы не просто расстроены нашими мыслями, мы принимаем их за самих себя. Эго, порожденное такой идентификацией, начинает жить собственной жизнью. Оно поддерживается неудовлетворенностью, конфликтом с текущим моментом и недовольством происходящим при постоянном планировании будущего, которое означает, что счастье наступит когда-то, но именно сейчас невозможно. Эго в понимании Толле пышным цветом расцветает на драме, поскольку компульсивное мышление подразумевает склонность к драматизации, а также на постоянном проецировании будущих событий, поскольку намного проще постоянно думать о будущем, чем осмысливать настоящее. (Действительно, можно попробовать и убедиться в том, что навязчивые мысли о настоящем — довольно трудная штука.) Но если все это так, получается, что мы ненароком сами приговорили себя оставаться несчастными. Мы принимаем за собственную сущность компульсивное мышление, а оно основано на нашем ощущении неудовлетворенности.

Толле согласен с тем, что мышление — исключительно полезная вещь, и поэтому выход из западни не в том, чтобы прекратить думать, а в растождествлении себя со своими мыслями, то есть, говоря словами «Силы настоящего», в понимании того, что «ты — это не твой ум». По его мнению, мы должны начать использовать свой ум как инструмент, вместо того чтобы позволять уму использовать нас, что обычно и происходит. Толле утверждает, что, когда Декарт говорит: «Мыслю, следовательно, существую», он провозглашает не «самую фундаментальную истину», а формулирует «самую распространенную ошибку».

По мнению Толле, мощное переживание, случившееся в ту памятную ночь, было именно его растождествлением с мышлением. В то время он получил магистерский диплом с отличием по языкознанию и истории и начинал готовиться к диссертации. «Меня подстегивал страх оказаться недостаточно успешным, поэтому я очень старался, и у меня все получалось», — вспоминает он. Он видел себя как зреющего интеллектуала и был убежден, что «ключ к решению всех вопросов человеческой жизни — в интеллекте, то есть в мышлении». Но интеллектуальные усилия не делали его счастливым, и от понимания этого ему становилось еще хуже. Он пишет, что жил в состоянии почти непрерывной тревоги. Постепенно, а вскоре уже и стремительно, тревога нарастала. Что-то должно было произойти, и однажды ночью, вскоре после его 29-летия, это случилось:

«Я проснулся среди ночи с ощущением абсолютного ужаса. Я и раньше просыпался в похожем состоянии, но сейчас это чувство было сильнее, чем когда-либо прежде. Ночная тишина, неясные очертания мебели в комнате, шум проходящего вдали поезда — все это казалось таким чуждым, таким враждебным и крайне бессмысленным, что породило во мне глубочайшее отвращение к окружающему. Но самым отвратительным было мое собственное существование… Я чувствовал, как сильнейшее стремление к уничтожению, к небытию, начинает преобладать над инстинктивным желанием жить. «Я больше не в силах переносить себя» — эта мысль постоянно крутилась в моей голове».